Изменить размер шрифта - +

— Как ни странно, наоборот. Я кое-что перестал понимать. Чёрт бы подрал дорогого Андрэ с его блудными забавами. Если бы не он, я бы уже разобрался.

— Ты полагаешь, что убийца действовал из ревности?

— Меня сбивает блудная ночка Дибича, — пояснил Юлиан. — Он спутал мне все карты. Спросить напрямую, есть ли у него привычка оставлять на плечах и заднице девиц царапины, я не могу — воспитание не позволяет. Но Вельчевский завтра это спросить будет обязан. — Нальянов плесканул себе коньяка на дно бокала и озабоченно продолжил. — Но мой дорогой Андре и солжёт, дорого не возьмёт, к тому же, он дипломат: умение лгать входит в набор его профессиональных умений. Жаль, нервишки у него слабые — сегодня они его подвели. В любом случае, всё сводится теперь к одному — была ли Шевандина изнасилована убийцей? Если да — всё становится ясным как божий день, и можно посылать Вельчевского за парой наручников. Если нет — надо будет думать снова.

Валериан быстро вскинул глаза на брата.

— Я правильно понял, Жюль? Ты считаешь, что убийц двое?

— Да, — уверенно кивнул Юлиан, — и они даже не соучастники.

Валериан напрягся. На его переносице снова проступила поперечная морщина.

— То есть второе убийство никак не связано с первым?

Юлиан закусил губу и ненадолго задумался.

— Связано. В том смысле, что не будь первого, не было бы и второго. Но убийца Шевандиной, я думаю, сегодня имел повод удивиться.

Валериан потёр виски.

— Чёртов коньяк, я много выпил, туманит голову. На каком основании ты полагаешь, что это не маньяк? Обе девицы молоды, хороши собой. Мне даже показалось, что в действиях убийцы в обоих случаях сквозит какое-то безумие, почти отчаяние.

— Правильно, мой мальчик. Я тоже заметил. Только отчаяние совсем не одинаковое.

— Ты уверен?

— Хм…

— Конечно, он ни в чём не уверен. — Дибич стоял на пороге гостиной. Он прекрасно слышал разговор братьев. Полчаса назад он проснулся. Подслушанный разговор вывел Дибича из себя. — И что вы хотите от меня услышать? Причём тут моя правдивость? Вы просто умничаете и набиваете себе цену, вот и все.

— Иногда я это делаю, — согласился Юлиан, — но не перед Валье, уверяю вас. Ну, а так как я не подозревал о вашем присутствии, то нелепо думать, чтобы я актёрствовал перед собой.

— Тогда с чего вы решили, что моё свидание с Шевандиной имеет отношение к преступлению?

— О! — махнул рукой Нальянов. — Тут, скажу честно, дорогой Андрэ, мы делим ответственность пополам. И мне придётся покаяться перед вами. Вы поступили как обычный подлец, решили обманом заманить и соблазнить девицу, в которую были влюблены, и подсунули ей записку, подписанную моим именем. Я не любил мадемуазель Климентьеву, но как сказал один остроумный француз: «Пусть нет любви, зачем же ненавидеть?» Я не желал девушке зла, при этом считал, что связь с таким подлецом, как вы, счастья девице не принесёт: когда она поймёт, что обманута, да ещё вами, она, я уверен, наложила бы на себя руки ещё быстрей, чем после связи со мной. В таких случаях во мне проступает «холодный идол морали»: мне захотелось помочь бедняжке и спасти её от вас. Но я тоже подлец и не брезгую подлыми методами. Я переложил записку в шляпку своей бывшей любовницы, хоть, признаюсь, хотел подсунуть её кому-нибудь из эмансипированных особ, да не получилось.

Дибич стоял с открытым ртом посреди комнаты и не мог выговорить ни слова.

— Именно этим, кстати, объясняется и моя великодушная готовность помочь вам выбраться из западни, в которую вас загнала ваша блудная похоть, — спокойно продолжал Нальянов. — Аморально подписываться чужим именем и выдавать себя за другого, аморально обманывать непорочных, но подлог письма тоже неправеден.

Быстрый переход