— Как… как это произошло? — голос Елены дрожал.

Дибич коротко рассказал о происшествии.

— Юлиан Витольдович сказал, что её… задушили?

Андрей кивнул, заметив, что девушка не бледна, а, напротив, на щеках её пылал яркий и несколько болезненный румянец. Он предложил проводить Елену до дома, но она покачала головой, обронив, что вернётся с подругами. И точно — девушки показались из-за деревьев, сопровождаемые Левашовым и Деветилевичем. Сергей Осоргин нёс снасти и сак с мелкой рыбой, Леонид вёл под руку невесту. Харитонова не было, и на вопрос Дибича, где он, Левашов мрачно обронил, что его тоже повели в больницу — стало дурно с сердцем. Полицейские с Ростоцким и экономкой ушли другой аллеей.

Дибич на слабеющих ногах поплёлся домой.

Чалокаевский дом был освещён по первому этажу. Подходя, Дибич заметил, что в столовой суетится прислуга, а за столом, сжав в руке салфетку, с вымытыми и набриолиненными волосами, в костюме и галстуке сидит Нальянов и, смеясь, что-то рассказывает тётке. Чалокаева, кутаясь в шаль, слушает племянника, и время от времени что-то спрашивает. Дибич с досадой подумал, что этот наглый барич в своём циничном равнодушии к совершившемуся выглядит подлинно царственно. При этом снова ощутил приступ ледяного бешенства, почувствовав в поведении Нальянова нечто, унижающее его самого. Андрей Данилович почти без сил вошёл в дом, потом, приведя себя в порядок, спустился в гостиную.

Чалокаева с Юлианом всё ещё были там: племянник играл тётке ноктюрн Шопена. Ни Нальянов, ни Лидия Витольдовна не задали Дибичу ни одного вопроса и даже не поинтересовались ходом расследования. Причём в этом совсем не было ничего нарочитого, было заметно, что их это подлинно не волнует.

Есть Дибич совсем не хотел, он попросил у хозяев порошок от головной боли и поторопился лечь, едва пробило девять. Болело за грудиной, его трясло. Вначале усталость взяла своё, Андрей Данилович провалился в сон, но едва часы в гостиной отбили четыре, проснулся и, с досадой понял, что больше не уснёт. Тогда сел на кровати и задумался. Он снова вспомнил взгляд Нальянова, устремлённый на тело утопленницы и его грязную ругань. Злоба, раздражение, непомерное ожесточение и даже бешенство промелькнули в том коротком сквернословии. И тут же все погасло. Юлиан потянулся к куртке, глаза засияли, губы дрогнули в улыбке. Почему он обозлился — и почему так быстро успокоился? Ведь он… почти ликовал, дошло вдруг до Дибича.

Размышления о Шевандиной не заняли много времени. То, что он провёл с ней предыдущую ночь, было известно только Нальянову. Она же сама едва ли понимала, что ошиблась: на пикнике она к нему вообще не подходила. А раз так — не было и особого смысла тревожится.

Чёрт не выдаст — свинья не съест.

Не спал в эту ночь и Вениамин Вельчевский, терпеливо расспрашивая сестёр убитой. Лизавета Шевандина на все его вопросы отвечала, что в этот день почти не видела сестры. Она бродила по парку, читала, потом с рыбалки вернулся её жених и они гуляли вдвоём по Сильвии. Аннушка же, к его немалому удивлению, о жизни Анастасии не могла сказать почти ничего. Анастасия никогда не была ни болтливой, ни откровенной. Мыслями ни с кем не делилась.

— А что сестра любила?

Аннушка, недоумевая, пожала плечами. Анастасия любила курагу к чаю и розовые платья, ненавидела пенки на молоке и грязь на подошвах туфель. Дружила с Еленой Климентьевой, других подруг не имела. Анна подлинно была потрясена. Анастасия, по её мнению, была себе на уме, но кто мог убить её? Она знала, что сестра нравилась Иллариону, но ни минуты не допускала, что он — убийца.