Изменить размер шрифта - +
Обуглившаяся кожа полопалась, покрывшись длинными тонкими трещинами, сочащимися желтой сукровицей. Между грудей чернел какой-то пригоревший ошметок.

— Сожгли уже мертвую, — опять подал голос Осадчий. — Складок нет на лице. И кожа без волдырей.

Алина снова посмотрела вверх.

— Вы это в протокол осмотра тела занесли? — спросила она.

— Не успел, — ответил старик, и Алине показалось, что слышит в его голосе оскорбленные нотки.

— Что значит, не успели? Вы уже почти два часа здесь.

— Так я начал. А потом сказали, что начальство из города приедет. Вы, то есть. Ну я и решил подождать, не заполнять ничего. Вам ведь виднее.

Тон, каким это было сказано, предполагал, что Алине немедленно должно было стать стыдно за все: работу в городе, кандидатскую степень, должность, зарплату, а более всего — за внешность, возраст и пол. Она хотела было ответить, но подумала про стоящую рядом с джипом Штольца изнуренную жизнью «шестерку», взглянула на топчущиеся по талой грязи башмаки, на нитки, торчащие из полы плаща, вздохнула и сказала:

— Отсутствие складок и морщин без копоти еще ничего не значит. Но я с Вами согласна, сжигали труп.

Алина прикоснулась кончиками пальцев в перчатках к обугленным складкам кожи на шее.

— Посмотрите, видели это?

Осадчий, кряхтя, согнулся, расставив скрипнувшие суставами ноги.

— Видел, проволока. Прикрутили к столбу, когда усаживали. Вокруг груди такая же.

— Нет, кроме нее. Вот здесь, блестит.

Старик прищурился и всмотрелся в тонкую медную полоску, утопленную глубоко в черной коже.

— Удавка как будто.

— Провод. Пластик сгорел и оплавился, а медные жилы остались.

Алина заглянула за спину покойницы: руки согнулись в локтях от жара, на запястьях оплавилась широкая клейкая лента. Все пальцы были на месте.

Алина встала, взглянула на белые ноги, торчащие из обугленной груды, и вздрогнула. Одна стопа была целой, темно-вишневый лак на ногтях краснел, как поздние ягоды на снегу. Пальцы левой были раздроблены и торчали осколками костей из толстой корки запекшейся крови.

— Можете продолжать составление протокола, — сказала Алина. — Начальство разрешает. Потом передадите его мне. За доставку тела в город не беспокойтесь: я сама все организую.

Она отошла на несколько шагов в сторону и остановилась. Тусклый мир вокруг будто качнулся.

…За тонкими стенами старого дома люди в защитных костюмах собирают кровь и мочу, ищут мельчайшие следы происшедшего — археологи новейшей истории, изучающие очередной ее эпизод. Один из них выходит наружу, стоит, вдыхая влажный, с холодной испариной воздух, и возвращается в тьму, скрывающую комнату, ставшую камерой пыток. На пологом склоне глубокая борозда, вспаханный след среди влажных листьев и талого снега — здесь волокли труп к месту последней сцены рокового спектакля. В конце борозды сидит, свесив голову, обгоревшее тело женщины, носившей паспорт в веселой обложке «Блондинка»: оно в черных пятнах обугленной кожи, а там, где нет черноты, зияет багровый и желтый. Три сыщика ходят по кромке спящего леса, как гончие, которые чувствуют зверя, но не могут взять его след. Рядом с ними на короткой доске надпись «ВЕДЬМА», вбитая в мокрый песок чужой неизвестной рукой, а над ними деревья — высокие, старые, тянутся вверх, как струны, до самого неба. Оно словно призрак нависло над миром, охватив туманным саваном от края до края, и кажется, будто небо смотрит на все холодным бесстрастным взглядом никогда не мигающих глаз…

Алина помотала головой, прогоняя накативший морок. От всего этого веяло какой-то запредельной, стылой жутью, как будто здесь произошло что-то большее, чем просто истязания и убийство; и ей показалось, что все, кто тут есть сейчас, ощущают прикосновение к этой пугающей тайне, но стараются не думать об этом и не подавать вида.

Быстрый переход