Вокруг суетился народ — толкали свои тележки зеленщики, с грохотом проезжали крытые повозки и кареты, сверкающие позолотой, с важными, как крысы в «Золушке», кучерами на облучках. Они щедро рассыпали по улице удары кнута, стараясь зацепить как можно больше прохожих, как будто от этого зависел их социальный статус.

Прохожие молча или с руганью уворачивались от кнута и колес — степень возмущения зависела от статуса проезжающего и наличия охраны в кильватере кареты. Обложив матом важного господина, можно было получить и саблей вдоль спины — такой случай произошел буквально на глазах Андрея. Кучер одной золоченой кареты с громадными, в рост человека колесами ударил кожаным кнутом прохожего, несущего корзину с овощами, за то, что тот недостаточно быстро уступил ему дорогу.

Прохожий скривился от боли и покрыл и кучера, и карету с «разъезжающими богатыми уродами» великолепной матерной тирадой. Тут же налетела конная охрана богатея, и мужика забили саблями — слава богу, хоть плашмя, а не посекли остриями. Однако и этого хватило. Мужчина остался лежать на мостовой, обливаясь кровью, без сознания, а его товар из корзинки расхватали с хихиканьем оборванцы из ближайшей подворотни.

Люди равнодушно шли мимо лежащего на мостовой мужчины — ну сдох и сдох, что с того? Завтра и мы сдохнем… какое нам дело? Один из оборванцев подбежал и стал шарить по карманам и за пазухой лежащего, тут уже Андрей не выдержал и, подойдя сзади к мародеру, с силой врезал ему сапогом в копчик — тот взвыл от боли и улетел под ноги своим соратникам, где и приземлился вполне благополучно, возможно, сломал одну из своих мерзких ручонок. Шпана в подворотне, как и в мире Андрея, стала «возбухать»:

— Эй ты, козел! Че ты тут распоряжаешься?! Парня зашиб, придется заплатить за ущерб!

Андрею было противно смотреть на их мерзкие рожи, он подумал: «Шакалята, попались бы вы мне где-нибудь на войне… — на куски бы порезал паскуд!»

Потом лицо его просветлело — а что, не на войне, что ли? Он шагнул к ним, на ходу доставая здоровенный тесак, но ублюдков как ветром сдуло, как только из-за пазухи показалась рукоятка оружия. Эти порождения улиц прекрасно знали, когда выступать, а когда смываться.

Холодная ярость отступила, Андрей вернулся к лежащему на мостовой мужчине и услышал, что тот постанывает. Заниматься с ним Андрею было некогда — он и так припозднился из-за своей ночевки, за которую отдал аж три медяка, потому решил: «Оттащу его с проезжей части к стене дома, посидит, оклемается да и пойдет по своим делам».

Так он и поступил, однако не успел повернуться и уйти, как услышал за спиной хриплый голос:

— Постой, уважаемый! Не уходи! Помоги мне дойти до дома, я боюсь, что меня снова ограбят и изобьют, помоги! Я заплачу тебе! Пять медяков! Серебреник! Серебреник дам! Только доведи… — Мужчина закашлялся и стал заваливаться на бок.

«Деньги с него брать, конечно, грех, — подумал Андрей, — но и бросать его тут, рядом с этой шпаной, еще больший грех. Опять меня испытывает Господь? Так и придется тащить… весь перемажусь в крови, мать его за ногу…»

Он вернулся к полулежащему у стены дома мужчине — того уже, пока Андрей раздумывал, вырвало на мостовую.

— Да ну что за день начался! — с отвращением буркнул Андрей. — Мне только блевотины еще не хватало! Цепляйся за шею, аника-воин, и показывай, куда идти.

Стараясь не обращать внимания на вонь, исходящую от пострадавшего, на кровь, заляпавшую его куртку, он поднял мужчину, перекинул его руку через свое плечо и пошел вперед, под разочарованными взглядами уличной шпаны, держащейся в почтительном отдалении.