Это было очень легко сделать, не возбуждая подозрений со стороны владелицы, во‑первых, потому, что та в изнеможении после долгой беседы с духовником отдыхала в постели, и, во‑вторых, потому, что в ту маленькую комнату в башне, где, наряду с кое‑какими ценными вещицами, хранилась и книга, проход был через особую дверь. Сама же леди Эвенел меньше всего думала о сохранности книги; кому и для чего она могла понадобиться в семействе, где никто не знал грамоты и где не бывало ни одного грамотного человека?

Поэтому госпоже Элспет без особых трудов удалось достать книгу, но совесть ее была неспокойна. В глубине души она упрекала себя в неблаговидном и негостеприимном поступке в отношении близкого человека и друга. Перед ней стоял человек, облеченный двойною властью – светской и духовной. Откровенно говоря, она бы все же, при иных условиях, нашла в себе достаточно твердости, чтобы противостоять этому двойному авторитету. Но (к моему огорчению, я должен в этом сознаться) ее отпор был значительно ослаблен любопытством (свойственным всем дочерям Евы) узнать наконец тайну книги, которую леди Эвенел ценила так высоко и в то же время читала так осторожно. Надо сказать, что Элис Эвенел никогда не прочитывала ни единой страницы, не убедившись предварительно, что железная дверь башни накрепко заперта. И даже тогда, судя по отрывкам, которые она читала, она скорее стремилась познакомить своих слушателей с добродетельными поучениями этой книги, чем превращать ее в символ новой веры.

Когда Элспет, то ли с любопытством, то ли с угрызениями совести, вручила книгу монаху, он, перелистав ее, воскликнул:

– Так и есть! Я так и думал! Где мой мул? Скорее оседлайте мне мула. Я здесь больше не могу оставаться. Очень, очень похвально ты поступила, дочь моя, что вручила мне эту опаснейшую книгу.

– Что же в ней, колдовская сила или дьявольщина? – спросила испуганная Элспет.

– Нет, боже избави! – отвечал монах, перекрестившись. – Это священное писание, но оно изложено народным языком и посему, согласно указанию святой католической церкви, не может находиться в руках мирян.

– Но ведь священное писание указует всем нам путь ко спасению, – возразила Элспет. – Святой отец, просветите мое невежество. Не может же недостаток ума быть смертным грехом, и, право, мне бы очень хотелось прочесть священное писание.

– Как вам этого не желать! – ответствовал монах. – Именно так наша прародительница Ева стремилась познать добро и зло, так грех и вошел в мир, а за ним и смерть.

– Истинно так, ваша правда! – согласилась Элспет. – Ох, если бы только миледи во всем поступала по советам апостолов Петра и Павла!

– Если бы она только уважала заветы отца небесного! – продолжал монах. – Ей даны были и рождение, и жизнь, и радость, но с тем, чтобы она не нарушала небесных предначертаний, закрепленных этими дарами. Истинно говорю вам, Элспет: слово убивает. Это значит, что священное писание, прочтенное неумелым глазом и неосвященными устами, подобно сильнодействующему лекарству, которое больные должны принимать по предписанию врача. Тогда они поправляются и благоденствуют. Но ежели они начнут пользоваться им по своему собственному разумению, то от собственной руки погибнут.

– Истинно, истинно так! – промолвила сбитая с толку Элспет. – Вам, уж конечно, лучше знать, ваше преподобие!

– Вовсе не мне, – возразил отец Филипп со всем смирением, какое, по его мнению, приличествовало ризничему монастыря святой Марии, – не мне, а его святейшеству папе, главе всех христиан, и нашему настоятелю, лорду‑аббату святой обители.