Шарко сделал несколько шагов – хотел посмотреть, велика ли дыра в шине.

Ему показалось, что череп его разлетелся на тысячи осколков.

Точный удар уложил его ничком на землю.

Он был оглушен, но попробовал подняться – тщетно: не прошло и десяти секунд, как его руки оказались заломлены за спину и послышался звук разрываемой клейкой ленты, которой Атеф их обматывал. Потом египтянин засунул тряпку ему в рот и рот тоже заклеил скотчем, потом вытащил у него из кармана мобильник и стал заталкивать пленника в багажник своей машины. Прежде чем стальная стена окончательно отрезала парижанина от света, он успел услышать:

– Скоро встретишься с моим братом, сукин сын!

И автомобиль тронулся с места.

Шарко сразу понял, что его везут на смерть.

25

Люси всю ночь глаз не сомкнула. Ну а как было заснуть, если из головы не выходили все эти ужасы, которых она насмотрелась в диагностическом отделе? Кто бы спал спокойно после такого жуткого потока тьмы? Свернувшись в клубочек в углу больничной палаты, она раз за разом прогоняла на мониторе ноутбука фильм, десятилетия пролежавший упрятанным за видимое изображение.

Фильм, который Беккер записал ей на DVD.

Фильм в фильме, записанный с нужными параметрами контраста, яркости и скорости.

Фильм о детях и кроликах.

Дети. Господи ты боже мой…

Она снова кликнула мышкой в надежде увидеть то, что таится и за этими кадрами, понять происходившее тогда – в далекие забытые годы.

Кадры следовали один за другим со скоростью пять в секунду, скачками, между кадрами – никакой информации, тем не менее казалось, что почти есть движение, что есть непрерывность действия, и ощущение это – на грани сознания – было явственным. После нескольких просмотров взгляд Люси привык сосредоточиваться только на интересовавшей ее сцене, и она уже не обращала внимания на прежде видимое изображение, пересвеченное, лишнее здесь. Теперь она видела один‑единственный фильм: тайный, скрытый от глаз.

Дети – двенадцать девочек – стояли, притиснувшись одна к другой и прижав руки к груди. Все в одинаковых белых пижамах, широковатых для их хрупких фигурок. Глаза девочек вращались в орбитах, на лицах застыл страх – липкий, вязкий, густой. Как будто над ними нависла огромная черная туча, нафаршированная чудовищами.

Не на всех лицах – почти на всех… Потому что застывшее лицо девочки с качелей страха не выражало. Оно вообще ничего, кроме ледяного холода, не выражало, и в глазах ее была такая же пустота, как тогда, когда она стояла перед замершим быком. Девочка находилась чуть впереди группы, словно вожак, и не двигалась.

Тридцать или сорок кроликов, вернее – крольчат, еще не совсем выросших, дрожали в углу. Уши прижаты, шерсть взъерошена, усики шевелятся. Скорее всего, оператор снимал из противоположного угла комнаты, с расстояния в пять или шесть метров, поэтому в кадр попадали одновременно и дети, и животные.

Вдруг девочка с качелей посмотрела налево – наверняка на что‑то зрителю невидное. То же таинственное присутствие, что чувствовалось повсюду, кто‑то, скрываясь за границами поля зрения, как будто руководил всем, что происходило на виду.

«Кто ты? – думала Люси. – Почему ты прячешься? Тебе необходимо видеть все, оставаясь невидимым…»

Внезапно губы девочки разомкнулись, обнажились зубы, лицо сморщилось, и Люси показалось, будто перед ней предстало одно из воплощений абсолютного зла. Ощущение было жутким. Девочка – как охотник – принялась гоняться за разбегавшимися во все стороны кроликами, поймала одного из них, резким жестом схватила за шкирку и – оторвала ему голову. Рот ее при этом открылся в беззвучном крике.

Кровь брызнула ей прямо в лицо.

Девочка бросила обезглавленное животное и устремилась за следующим, по‑прежнему крича.