Разумеется, он не поверил ни единому слову панской курвы. Но уразуметь, на кой ляд она к нему подбиралась, не мог. Если по насылу Самарина — глупо. Если по собственной воле — смешно. С банкиром Сумским, конечно, — полная туфта. Кому он теперь нужен — свихнувшийся голяк? Подписав документы, он подписал себе смертный приговор, но по чудной прихоти владыка сохранил ему жизнь, это Никиту не касалось.

По его мнению банкира следовало порешить, но и так сойдет, нормальная зачистка. Он самолично снял голяка с улицы, отвез в коммерческую богадельню для безумцев и поставил на довольствие. Директора предупредил: пригляди за голубком, чтобы не сиганул невзначай за ограду. Но это излишняя предосторожность, Сумской на самом деле спятил. Неделю спустя Никита не поленился, навестил его в клинике, навез торбу гостинцев, покалякал с ним. Банкир его не признал, сидел на кровати в длинной чистой белой рубахе, как моряк перед штормом, пускал изо рта голубые пузыри и что-то беспрестанно мычал себе под нос. В одной с ним комнате коптились два братана, совершенно нормальные ребята, похоже, пережидавшие в клинике каждый свою какую-то грозу. Они пожаловались Никите, что новый сосед иногда бузит, соскакивает на пол и пристает к ним с просьбой вернуть то ли лимон, то ли два триллиона, в цифрах путается. При этом ведет себя нагло, плюется, а бить его директор не велел, сказал, что сам скоро успокоится и забудет про свои миллионы.

— Правда, что нельзя бить? — вежливо поинтересовались у Никиты братаны.

— Можно, — сказал Никита, — но не до смерти. До смерти нельзя. И калечить тоже не надо.

Сумской, будто понял его заступу, кинулся обниматься, измазал соплями, еле Никита его стряхнул. Его поразило, что у банкира оба глаза стеклись к переносице, словно стремясь перескочить друг к дружке: такого сосредоточенного выражения лица он ни у кого прежде не видел.

Директор психушки, бывший у Сидора на содержании, заверил: это уже овощ, никаких проблем.

Никите было любопытно, как ведьма станет выяснять отношения с былым миллионщиком, но этого скорее всего не будет. "Родственница" клеилась к нему не за этим, а вот зачем — загадка. Загадок такого толка Никита на дух не переносил.

В полудреме ему вдруг привиделись строгие глаза покойника, старика Саламата. Саламат был единственным человеком, который знал Никиту по-настоящему.

Пока старик не помер, они взаимно сосали друг у дружки мозг из костей. Вот они были братья, это точно. Не по родству, по духу. Великий Саламат в зоне открыл ему много истин, после знакомства с ним Никита уже не сомневался в своем предназначении.

...На съезде с основного шоссе случилась досадная заминка. Бежевая "шестеха" не вписалась в поворот и слегка царапнула их по левому борту. Петя Хмырь грязно выругался, сел хулигану на хвост и включил сирену.

Метров через двадцать "жигуленок" послушно притормозил на обочине.

— Ну, падла, — сказал Хмырь торжественно, — сейчас я тебя урою.

Никита Павлович не стал удерживать своего водилу, бесполезно. Два года назад по наводке Хорька, которому Петя Хмырь приходился дальним родственником, он выкупил его прямо из камеры смертников, что обошлось недешево, но ни разу не пожалел об этом. Хорек не соврал, родственничек оказался первоклассным водителем с уклоном в фанатизм. Перед новым хозяином, спасшим его от вышака, он преклонялся, даром что был осужден за тройное убийство, правда, по пьяной лавочке, — жены, свекра и случайно забежавшего на огонек дворника.