При этом сам отец Сильвани удивился отсутствию притворства. Никто не выражал даже видимости горя. В этом было нечто странное, уж артист-то Потье был способен сыграть что угодно, но нет, никто не удостоил убитого изъявлением даже напускной печали. В этом было нечто пугающее, но и почему-то одновременно — импонирующее отцу Аврелию правдивостью чувства и жестоким чистосердечием.

Тут оказалось, что, отнеся отца Дюрана в лазарет, Дюпон и де Моро оставили там носилки. Они были снова отправлены за ними. Ректор требовал убрать, наконец, эту мерзость, имея в виду то ли кол в несчастном Лоране, то ли нахально розовеющий бантик, но отец Аврелий сказал, что лучше всего сделать это в лазарете. Тут снова подоспели носилки и тело, водруженное на них отцами Горацием и Илларием, Гастоном было накрыто простыней. Отец Аврелий заметил, что тот взволнован, даже перевозбужден. Глаза его странно блестели, руки тряслись, но он вовсе не был подавлен, скорее — пытался скрыть ликование.

За носилки взялись было снова де Моро и Дюпон, но их потеснили Филипп и Гастон, и в итоге они вчетвером спокойно и размеренно отнесли труп в лазарет к отцу Эрминию. Сзади, в арьергарде, замыкая шествие, с достоинством шёл Котёнок.

Распорядок дня в коллегии, не менявшийся последние тридцать лет, был скомкан. Почти всех воспитателей уже в который раз собрали у ректора для ответа на единственный вопрос, скорбный и безысходный: «Ну и что теперь делать, Господи?» Но лик Христа, со стены взиравший на потрясённого ректора, был задумчив и благостен, и похоже, отвечать мсье де Кандалю не собирался.

Казалось даже, что Господа этот вопрос ничуть не занимает.

Было предложено собрать несколько отцов для расследования этого ужасного происшествия, постараться быстро осмыслить случившееся и разобраться в нём, найти виновного, известить родителей учеников, и всё это проделать тщательно, но тихо. Жасинт де Кандаль застонал. Боже мой, что скажут хлюсты из городской гимназии и чертовы гугеноты! Подумать страшно! Отец Эзекьель посоветовал ему пока об этом не думать, а делать дело. Надо привлечь своих — Эммерана, Жофрейля, родителей. При этом, надо помнить — facinora ostendi dum punientur, flagitia autem abscondi debent. Преступления надо вскрывать, карая их, но позорные дела надо оставлять скрытыми. Потому расследование лучше попытаться провести самим, при закрытых дверях — januis clausis. Он готов заняться этим, если ему помогут все отцы.

Здесь неожиданно пожаловал Эммеран Дешан — с новостью столь благой и ошеломляющей, что мсье де Кандаль, как показалось отцам, рухнул во прах пред Господом, на самом же деле у несчастного обессиленного бедами отца ректора просто подкосились ноги. Дешан сообщил, что он только что от мсье Антуана де Венсана. Когда его вызвали — он исполнился мерзейших предчувствий, но l» homme propose, mais Dieu dispose28. Воистину, гнев Господень обрушился на чертову семейку. Тот ничего не знал о случившемся, просто с ним приключился небольшой удар, следствие не совсем праведного образа жизни и чрезмерного пристрастия к винопитию. Таким образом, если за этим ударом не последует ещё один, что ему иногда случалось наблюдать, у них есть по меньшей мере неделя, чтобы во всем разобраться. Раньше Антуану де Венсану в себя не придти.

Отец Гораций молчал, почти не слушая. Теперь, когда неопределенность конкретизировалась в формы отчетливые и очевидные, он, куда более сильный и выносливый, нежели Дюран, тоже осмыслил весь ужас произошедшего. Он тряхнул головой, прогоняя навязчивые образы. Дамьен. Мальчик, которого он научил пользоваться шпагой и головой… Гастон, чьи страхи он сумел подавить, чьи греховные побуждения старался обуздывать… Нет. Господи, нет. Он не мог допустить, что это кто-то из них. Просто не мог. Но перебрав духовных чад отца Дюрана, почувствовал, что на сердце потяжелело.

Зеленоглазый Котёнок просто физически не способен был сотворить подобное.