Гораздо, гораздо приятней и проще махнуть рукой и сделаться современной личностью, плюющей на условности, презрительно фыркать при слове «любовь», рассказывать подругам, какой потрясающий секс был у тебя с тем высоким брюнетом… как его… вроде, Никита… шикарный мужик!

Она знала, что девчонкам страшно, так же, как и ей — до слез, до отчаянных воплей в пустой квартире. Страшно, что все так и есть, и никогда не будет по-другому, ни в двадцать пять, ни в тридцать, ни потом. Навсегда останутся мимолетные, развеселые, умелые парни, а один-единственный не случится.

Но подруги хотя бы ищут его. Пусть втайне от самих себя, приглядываясь к каждому настороженно, со смутной надеждой… А она не делает ничего! Стишки читает в гулкой, пустой квартире! И мечтает, мечтает, мечтает…

Ей не нравится, не нравится эта взрослая жизнь! Ногти, прически, текила рекой, шум вечеринок, платья, прилипчивые до пота, чужие пальцы на плечах, утро в смятой простыни под незнакомым потолком, пустые разговоры, тщетно маскирующее неловкость, бочком к двери, телефонный номер на пачке сигарет.

Ее обманули. Словами, картинами, жестами, блеском в глазах — «любовь»!

Кино, книги, мама с папой, мечтательный шепоток подруг, загадочные взгляды мальчишек-одноклассников, томное дыхание осени, летящая походка весны — все вокруг! — было обещанием.

Ты полюбишь.

Ты будешь любима.

Обманули не ее одну. Но кто-то смирился, свыкся с этой ложью и нормально существует, и чувствует себя комфортно. Жестокая ложь. Но не будь ее, пожалуй, пришлось бы повеситься. Всем сразу, без исключения.

А так — вроде есть, зачем жить, чего ждать, во что верить или… над чем посмеяться.

Черноморское побережье

Артем хотел было устроиться в кресло, но оно как-то очень жалостливо всхлипнуло под ним, и пришлось вылезти.

— Ты обещал для меня персональную лавку состругать, — пробурчал он Эдику и уселся на подоконник.

Хозяин дома растерянно и виновато кивнул.

— Обещал. Все времени нет, Темыч.

Семен со Степаном обменялись многозначительными взглядами.

— Чего ты? Совсем сдурел? Он же пошутил насчет лавки-то.

— Да? — Эдик рассеянно поскреб усы, обвисшие скучными хвостами по подбородку. — А я думал — серьезно.

У него все теперь было серьезно и любая мелочь обретала размеры вселенской катастрофы. Сегодня с утра тапки не мог найти, так чуть весь дом не разгромил в припадке ярости. Потом долго извинялся перед Агнессой Васильевной, вместо завтрака выпил литров десять кофе и смолил одну за другой забытые Глашей сигареты, неумело затягиваясь и кашляя.

Сам он никогда не курил, и ее сразу начал уговаривать, чтоб бросила.

Бросила курить, бросила работу, что там еще?

Черт, он все делал не так! Тут любая бы сбежала на край света! А Глаша — не любая…

— Так, так, так, — покачал головой Семен, — все ясно.

— Что тебе ясно? — пихнул его в бок братец. — Помолчи уж.

— Мы что, сюда молчать приехали? Давайте выпьем, мужики!

Артем глянул мрачно, Эдик продолжал бегать из угла в угол, словно и не слышал ничего.

— Глупость сказал, — понял Сенька. — Тогда давайте выяснять обстоятельства дела.

— Что выяснять-то? Тебе же все ясно, — хмыкнул Степа, — у Эдьки вон все на лице написано. Несчастная любовь называется. Правильно я говорю, Эдька?

— Я сам виноват, — пояснил тот, больше для себя. — Я ее подавлял.

Артем отвернулся к окну и стал внимательно рассматривать дорожки во дворе.