|
Они дождались вечерней тени у стены сада, и Морфей, точно гонимый ветром пожухлый листочек, перелетел лужайку и впорхнул в залу. Здесь он расправил крылья и сделался огромен, точно орел; встряхнув крыльями, он запорошил залу темно-коричневой пыльцой. И козел, и телочка, и спаниель застыли на месте, словно ледяные или мраморные изваяния, а госпожа Коттитоэ потянулась к чудищу серебряным посошком, но, вдохнув пыльцу, чихнула, как старушка, взявшая большую понюшку табаку, да так и застыла. Тогда Сет поспешил в свинарник и расколдовал своих товарищей; вначале они только озирались да моргали, а потом пришли в такое волнение, что едва не раздавили Сета, поскольку он позабыл вернуть себе прежний вид. Когда же он, словно по волшебству, именно по волшебству, вырос рядом с ними, их радости и удивлению не было предела.
Они торопливо двинулись прочь из дворца навстречу новым приключениям, и Сет услыхал, как кто-то жужжит у самого его уха — черная, долговязая и худая госпожа Муффе, ростом с его мизинец, летела рядом на серебристой шелковинке, расправив, будто крылья, серую мантию, и ее очки сверкали от радости. Сет поблагодарил ее и поспешил дальше, ибо им надо было поскорее уйти, не дожидаясь, когда сад огласится гневным криком госпожи Коттитоэ Пан Демос.
Полет фантазии мисс Кромптон очень удивил Вильяма. Он почувствовал непонятную неловкость — отчасти потому, что не мог вообразить, что это именно она написала сказку. Мисс Кромптон казалась особой весьма сдержанной, а эта сказка, пусть и написанная забавы ради, была проникнута сильным чувством. Несколько дней он держал сказку у себя, и все это время Мэтти избегала его. В конце концов он набрался храбрости, собрал страницы, исписанные ее разборчивым почерком, и однажды утром заговорил с ней: — Хочу вернуть вам ваше сочинение. Я удивлен, восхищен. Оно очень живое, яркое. Поверьте, я не уставал удивляться, сколько там неожиданного. — О, — сказала мисс Кромптон. И добавила: — Я увлеклась. Со мной такое случается редко, почти никогда. Меня заинтриговали гусеницы — помните, малышка Эми принесла в дом большого слонового мотылька и сказала, что нашла ящерицу? Тогда я подумала, что эта гусеница… какая-то ползающая метафора… принялась выяснять происхождение ее имени и уже не могла остановиться. Меня будто что-то тащило за собой против моей воли, увлекало… в тайны языка… все эти имена: Сфинкс, Морфей, Томас Муффе… моим Гермесом был Линней, правда, его в сказке нет. — Все поразительно самобытно. — Боюсь, — мисс Кромптон тщательно подбирала слова, — вышло чересчур назидательно. То есть чересчур много фактов. Вам не показалось, что фактов в избытке? — Нет, ничего подобного. У меня возникло ощущение сгущающейся тайны, как будто ваш поразительный Сфинкс сам загадал мне загадку. Маленькие читатели найдут в сказке много полезных сведений, но и прочитают ее с огромным удовольствием. — О, — опять сказала мисс Кромптон и добавила: — Я хотела сочинить правдивую историю со сказочными персонажами, а не просто аллегорию. — Я подумал, уж не Церковь ли олицетворяет госпожа Коттитоэ. Ее посох напоминает епископский жезл. А красивые аллегории, связывающие религию с бабочками… ведь психе значит «душа», а «бабочка» по-гречески как раз… — Уверяю вас, я не ставила перед собой глобальных целей. Смысл сказки целиком отражен в названии. — Внешний вид обманчив, — проговорил Вильям. — Это уж точно. Очень поучительно. Вы могли бы написать и о том, как безобидные бабочки подражают окраской ядовитым — этот вид мимикрии наблюдал Бейтс… — Могла бы, конечно. Но сказка и без того длинновата. Я рада, что она вернулась ко мне. |
