И чтобы поубавить в хозяине благотворительной спеси, Дианов предлагает ему решить весьма щекотливый, вполне, можно сказать, неприличный вопрос.

— Как нам быть, Тимофей Саввич, с теми рабочими, — спрашивает он, — на которых наложены штрафы в размере половины заработка? Думаю, что инспекция сразу же обратит на это внимание.

— Должен вам сообщить, — улыбается в ответ Морозов, — что институт фабричных инспекторов теперь не будет играть той роли, какую мнил себе. Отчеты им печатать уже запрещено. Но вопрос тем не менее вы поставили серьезный. Решить его надо. Рабочих, у которых штрафы весьма велики, я предлагаю уволить… и тотчас принять на работу заново.

— Стало быть, вы предлагаете поменять им расчетные книжки?

— Стало быть, предлагаю…

Тимофей Саввич захлопнул объемистый гроссбух.

Утром Морозов обходил свои владения корпус за корпусом. Когда об этом узнали на ткацкой, к Моисеенко прибежал Ефим:

— Анисимыч, дай твой товар! Он у тебя, как всегда, хорош. Я с ним к браковщику, он мне штраф запишет, а хозяин тут как тут!

Из-за спины Ефима выглядывал Матвей. Плоскогрудый ткач тоже рядом.

«Что ж, пускай еще раз удостоверятся в том, что и так ясно», — решил Моисеенко и поменялся с Ефимом товаром.

Обрадованные ткачи побежали к браковщику. Все вышло, как задумали: браковщик повертел товар и записал штрафу сорок копеек. За что — не сказал.

Тут как раз и появился Тимофей Саввич. Ефим — к нему, поклонился и товар протягивает. Тимофей Саввич взял товар, поглядел, улыбнулся:

— Хорошо сработано. Очень хорошо!

— Вот и я говорю, — засуетился Ефим, — а браковщик мне за этот товар сорок копеек штрафу записал!

— Ну что ж, — легко откликнулся хозяин, — значит, знает, что можешь и лучше работать. Ты этот кусок вон как ловко сработал, а ты еще постарайся. Ведь небось можешь?

— Могу, — пролепетал Ефим.

— То-то! Ну, ступай трудись. Слышал объявление, что я простил треть долгов в харчевой лавке?

— Слышал.

— Ступай трудись. Хозяин вас не забудет, коли вы о его выгоде помнить будете. Хороший товар — хороший сбыт; стало быть, и рабочему прибыль. Мне лишних денег не надобно, все лишнее на вас и пойдет, на новые теплые казармы, на школу для ваших детей, на больницу.

— Хозяину, Тимофею Саввичу, благодетелю, ура! — крикнул стоящий за спинами рабочих Шорин.

— Ура! — завопил Ефим.

— «Ура», говоришь? — подтолкнул Ефима Моисеенко, когда хозяин прошествовал в соседнее помещение.

— И сам не знаю, отчего крикнул! — почесал в затылке Ефим.

Все сгрудились вокруг Моисеенко.

— Чего стоите? — спросил он их. — Хозяин работать велел, стараться. Для того и штрафы пишут, чтоб старались.

Плоскогрудый ткач отодвинул Ефима и протянул Петру Анисимычу плоскую, как блин, руку:

— Яс тобой, Анисимыч.

— Зовут-то тебя как?

— Шелухин я. Солдат.

— Собраться нам надо, мужики. Обговорить что и как. Вроде бы ждать больше нечего.

— Нечего, — согласились ткачи. — Ты только скажи, когда собраться.

— Скажу.

III

Петр Анисимыч Моисеенко как пошабашил, перекинулся с Сазоновной словечком, попросил почистить его станки и пошел прямо с фабрики в Ликино, к Луке Иванову.

Лука жил на квартире у местного мещанина. Здесь же снимали углы и воспитанница Петра Анисимыча Танюша и брат его Григорий, а всего под крышей собралось тринадцать человек — терем-теремок.