— Пути Господа неисповедимы для взглядов людских, сестра, — ответил дон Санчо с убеждением. — Может быть, когда ты обвиняешь Его милосердие и правосудие, Он готовит громкое оправдание и страшное мщение.

Донна Клара склонила свое бедное лицо, между тем как мрачная улыбка мелькнула на ее губах.

— Нет, — возразила она, — я не могу дольше ждать! Час настал, повторяю тебе, даже если бы мне пришлось изнемочь в борьбе, я буду действовать.

— Что же ты намерена делать?

— Разорвать раз и навсегда пелену перед моими глазами.

— Тебе это не удастся.

— Пусть будет то, что угодно Богу, брат, я решилась; кроме того, ты торжественно поклялся помогать мне во всем.

— Во всем, что будет зависеть от меня, сестра, ты можешь рассчитывать на это.

— Благодарю тебя, Санчо… Скажи, Гусман, вступив в ряды Береговых братьев, не сохранил, конечно, своего имени?

— Конечно, ведь если бы узнали, что он испанец, его сочли бы шпионом.

— Ты знаешь, какое имя он взял?

— Знаю, сестра.

— Какое?

— Марсиаль.

— Хорошо, этого мне достаточно; не беспокойся, Санчо, я скоро узнаю, действительно ли этот молодой человек — мой сын.

— Извини, что я спрашиваю, сестра, но каким образом собираешься ты удостовериться в этом?

Донна Клара презрительно улыбнулась.

— Сердце мне подскажет, мать никогда не обманется, когда она должна узнать своего сына.

— Но для этого тебе надо его увидеть.

— Я его увижу, и очень скоро.

— Не осмеливаюсь понимать тебя, сестра. Итак, ты хочешь…

— Да, — перебила она запальчиво, — я, как и он, хочу пристать к Береговым братьям, жить их жизнью, наблюдать за их поступками и, главное, видеть этого молодого человека, этого Марсиаля, но так, чтобы он не знал, кто я. Я заставлю его полюбить меня; ведь если, как я тайно убеждена, он мой сын, он невольно будет привлечен ко мне, и тогда…

— Но это же безумие, сестра! — вскричал маркиз в ужасе. — Ты ведь не серьезно это говоришь?

— Почему же, позволь тебя спросить, брат?

— Как же ты будешь жить с этими разбойниками, не имеющими ни веры, ни закона?

— У этих разбойников, не имеющих ни веры, ни закона, брат, больше чести, чем у тех, кто их презирает и преследует, как хищных зверей. Мне кажется, ты должен это знать лучше всех.

— Правда, сестра, лично я никогда не мог на них пожаловаться; напротив, они всегда вели себя со мной, как люди благородные, и поверь, я сохраняю к ним глубокую признательность.

— Если так, почему же ты предполагаешь, что они будут вести себя с женщиной не так, как с тобой?

— Я не то хотел сказать, ты не поняла меня.

— Объяснись же, — ответила она с легкой досадой.

— Разве ты забыла, что среди этих людей есть один человек, который запретил тебе являться перед ним?

— Если только я не возвращу ему его сына, это правда.

— Да!

— Я возвращу ему сына, брат. Поверь, мое сердце не обманывает меня.

Маркиз покачал головой и ничего не ответил. На несколько минут в комнате воцарилась молчание; наконец донна Клара прервала его:

— Я приняла решение, и никакая сила не заставит меня изменить его! Кроме того, — прибавила она печально, — не беспокойся, Санчо, он меня не узнает. Посмотри на меня внимательно; скажи, похожа ли эта несчастная, находящаяся перед тобой и разбитая несчастьем, согбенная под тяжестью незаслуженного стыда, на молодую женщину, которую ты знал двадцать лет тому назад? Нет, нет! Монбар, или граф де Бармон, называй его как хочешь, не узнает меня.