|
Мы говорили о том, как этих «великих» писателей видят только через линзу столетий, которая увеличивает и окрашивает их. И еще о том, как это порождает абсолютно консервативное отношение к авторитетам и как, опять-таки, это консервативное отношение может быть обосновано исключительно материалистически. Еще раз беседовали о Прусте (я прочитал ему кое-что из перевода<sup>53</sup>), потом о русской культурной политике: «программа образования» для рабочих, с помощью которой их пытаются приобщить ко всей мировой литературе, потеря пролетарскими писателями, которые в годы героического коммунизма были ведущими, своих позиций, предпочтение отдается реакционному крестьянскому искусству (выставка АХРР<sup>54</sup>). Все это показалось мне снова очень актуальным, когда я с Райхом сутра был в редакции «Энциклопедии»<sup>55</sup>. Этот проект рассчитан, как мне сообщили, на тридцать-сорок томов, отдельный том будет посвящен Ленину.
Николай Власьевский. Без названия (Пластический этюд). 1926–1927 гг.
Там сидел (когда мы появились второй раз, наш первый поход был безрезультатным) за письменным столом очень доброжелательный молодой сотрудник, которому Райх меня представил и порекомендовал как знающего человека. Когда я изложил ему схему своей статьи о Гёте, тут же обнаружилась его интеллектуальная неуверенность. Кое-что в этом проекте испугало его, и он закончил тем, что потребовал биографический очерк с социологической подкладкой. В сущности же, материалистическому изображению поддается не жизнь писателя, а его историческое влияние на последующие поколения. Поскольку ни собственное бытие, ни даже только творения в момент их возникновения вообще не являются, если абстрагироваться от их последующего влияния, предметом материалистического анализа. Возможно, что и здесь присутствует та же лишенная какого-либо метода универсальность и прямолинейность, что во «Введении в исторический материализм» Бухарина<sup>56</sup>, для которого характерна совершенно идеалистическая, метафизическая постановка вопроса. После обедау Аси. В ее комнату недавно положили еврейку-коммунистку, которая ей очень нравится и с которой она много разговаривает. Для меня ее присутствие менее приятно, потому что теперь я, даже в отсутствие Райха, почти не могу поговорить с Асей наедине.
23 декабря. С утра я был в Кустарном музее<sup>57</sup>. Опять были показаны очень красивые игрушки; и эта выставка была организована руководителем музея игрушки. Самые красивые, пожалуй, фигуры из папье-маше. Часто они укреплены на маленькой подставке, это или крошечная шарманка, которую надо крутить, или клинообразная подставка, которая при сжимании издает звук. Есть и очень большие фигуры из этого материала, изображения несколько карикатурных типажей, свидетельствующие об упадке искусства. В музее была бедно одетая симпатичная девушка, гувернантка двух маленьких мальчиков, с которыми она разговаривала по-французски об игрушках. Все трое были русскими. У музея два зала. Больший, в котором расположены и игрушки, предназначен для образцов лакированных изделий из дерева и текстиля, в меньшем находятся маленькие старинные фигурки, вырезанные из дерева, шкатулки в форме уток и других животных, ремесленные инструменты и проч. и кованые изделия. Моя попытка обнаружить нечто подобное старым игрушкам в хранилище, располагающемся под большим залом и относящемся к музею, ничего не дала. Зато я увидел там такое большое собрание елочных украшений, какого не встречал нигде. Потом я был в институте Каменевой, чтобы забрать билеты на «Лес»<sup>58</sup>, и встретился с Бассехесом<sup>59</sup>. Часть пути мы шли вместе, и когда я наконец дошел до дома Герцена, была уже половина четвертого. Райх пришел еще позже, когда я уже поел. Я снова заказал кофе, какуже было однажды, и поклялся больше к нему не притрагиваться. |
