|
Нас быстро провезли мимо Васильевского, и я не обратил даже внимания на то, что путешественник был поражен необычайной красотою этого загородного дома. Мне кажется, я даже не отвечал на его вопрос, кому принадлежит этот замок (ce chateau); одним словом, я просто сердился и молчал вплоть до Калужской заставы. Да и неудивительно: после такой личной обиды не скоро успокоишься!
— Вот и Москва? — прошептал Дюверние, когда опустился за нами шлагбаум. — То есть мы въехали в одно из ее предместий, — сказал я, — в котором, как вы видите, нет еще настоящих городских домов. Все эти небольшие домики с обширными садами можно скорее назвать дачами, чем домами. Вот налево Нескучный сад. Вам надобно побывать в нем: он очень живописен… — Что это за монастырь? — спросил путешественник, взглянув направо. — Это Донской монастырь. Он основан в 1596 году в память победы, одержанной царем Феодором Ивановичем над Крымским ханом; следовательно, существует только двести сорок шесть лет. У нас в Москве есть монастыри несравненно древнее и любопытнее этого. Вот например… — Quel superbe Hotel! — прервал мой француз. — Какие принадлежности! Какой двор! — Это летний дворец русской императрицы. Из его сада прекрасный вид на Москву-реку. — А это также дворец? — сказал Дюверние, указывая на Голицынскую больницу. — Нет, это больница… — А это что за великолепное здание? — спросил он через полминуты. — Больница. — Ого! — прошептал француз. — Извините, — сказал он, помолчав несколько времени, — я надоедаю вам моими вопросами. — Сделайте милость! — Позвольте спросить, что это за огромный дом?… — Больница. — Ну, вашим больным жить хорошо! — Я уверен, что вы это повторите в настоящем и буквальном смысле, когда заглянете во внутренность этих заведений. — Три больницы, похожие на дворцы, и все три почти сряду!.. — шептал путешественник. — Есть недалеко отсюда и четвертая. — Следовательно, эта часть города исключительно назначена для человеколюбивых заведений? — О нет, и в других частях города есть странноприимные дома и больницы ничем не хуже этих. — Вот это прекрасно! — сказал Дюверние. — Это признак истинного просвещения, это делает честь Москве! Через несколько минут мы выехали на Полянскую площадь. Я велел повернуть по Козьмодемьянской улице на Каменный мост. Так как эта часть города не из самых красивых, то я заговорил с моим товарищем о Париже. Француз закипел, начал мне рассказывать о своей столице всего просвещенного мира и вовсе не замечал, где мы едем. Я оставил его в этом восторженном положении до тех пор, пока мы ехали до Каменного моста; тут я велел остановиться и сказал ему: — Посмотрите направо! Дюверние поднял глаза и ахнул: перед ним Москва-река в гранитных берегах, с широкой набережной, с красивыми чугунными решетками; за ней с одной стороны громада каменных зданий и длинный ряд кремлевских садов, с другой, как целый город, колоссальный Воспитательный дом; за ним, уставленный каменными домами, красивый холм, который, впрочем, я не люблю называть по имени, а посреди зеленая гора, подпертая высокими стенами, опоясанная цепью башен и увенчанная святыми храмами, под благодатной сенью которых возвышаются чертоги царские и древние терема — эта священная колыбель всех царей православной и могучей России. — O, que c'est beau! — вскричал Дюверние. — Это Кремль? — Да! — отвечал я. |
