Другие темы  

Что касается других тем поэта, то среди них была одна, не упоминающаяся критикой, но находящаяся во «внутреннем пользовании» многомиллионных масс; имя ей - эрос, любовь. Любовная лирика Смельчакова в отличие от героических или сугубо гражданственных стихов в его сборники почти не попадала по причине «излишней чувственности», которая могла бросить тень на высокую мораль советского человека. Ну а если уж такие стихи выходили в свет, то лишь в разрозненном виде, в глубине какихнибудь, скажем, сугубо женских журналов «Работница» или «Крестьянка», а чаще на внутренних полосах газет, порою весьма заштатных, вроде «Учительской» или «Медицинской», иной раз и в периферийных, ну, скажем, в «Уральской кузнице» или в «Крымской здравнице», и всегда вроде бы между делом, в какомнибудь уголке: дескать, не обязательно и читать, а вникать и вообще не нужно. Между тем всякая такая публикация любимца читающей публики вызывала сущий трепет, ибо в стихах угадывались, хоть и смутно, черты его очередной пассии, романтической красавицы, звезды. Этот образ Жены, или Любимой, словно некий кинематографический миф, всегда сопровождал всесоюзного кавалера, мелькал то там, то сям даже и в самых отчаянных боевых эпизодах. Ну вот, например:

НАДЕЖДА ПАРАШЮТИСТА  

Ныряет «дуглас», как дельфин,

Ревет проклятья.

Закрыв глаза, я вижу фильм:

Твои объятья.

Готовьсь! Душа, обожжена,

В успех не верит.

Но ты летишь со мной, жена,

В пустые двери.

В единоборстве с сатаной

Кичиться - глупо!

Но ты раскроешь надо мной

Надежды купол.

Прочтя такой стих, скажем, в газете «Советский спорт», публика начинает гадать, кто эта Надежда: может быть, Целиковская или Любовь Орлова, а то, глядишь, может, и Дина Дурбин? Стих вырезают из газеты, перепечатывают на машинке, переписывают в альбомчики. Гденибудь в хронике промелькнет красавец Смельчаков, и тут же по этим кадрикам расплодятся фотопортретики с текстом «Надежды», что идут нарасхват в киосках «Союзпечати» или даже на колхозных рынках. Народ жаждет знать своих героев.

Послевоенные годы были в творчестве Кирилла отмечены нарастанием любовной лирики. Поклонники, а особенно поклонницы поэта впадали даже в некоторое подобие головокружения, пытаясь угадать прототип его лирической героини. Ну, вот, например, стих из цикла «Дневник моего друга»:

Мой друг спешил на мотоцикле…

Река, безлюдье, парапет…

И вдруг увидел юной цапли

Замысловатый пируэт.

О, юность, нежность, липок почки,

Хор лягушачьих батарей!

Девчонка пляшет в одиночку,

Поет при свете фонарей.

Он заглушил мотор стосильный

И подошел к ней не спеша,

Мужчина, странник в куртке стильной,

Типаж спортсмена и спеца.

Надюша, цапля, примадонна,

Что приключилось в поздний час?

Запомни номер телефона,

Как он запомнил свет в очах.

…

Прошло пять лет. Он в город вышел

Купить «Дукат». И вдруг застрял:

Ее увидел на афише

Над кассами в концертный зал.

Поклонницам остается только гадать и судачить. Ну, конечно, под видом какогото друга Кирилл пишет о самом себе. О своих встречах, в том числе и - ох, девочки! - о мимолетных! Но почему опять у него появляется неведомая Надежда - помните, девочки, «Надежду парашютиста»? Да, но там была Надежда как надежда, а здесь это всештаки Надюша, а не надежда. И всештаки, девчонки, любовь для Смельчакова - это всегда и надежда, и Надежда.