Аркадий Крупняков. Москва-матушкаГусляры – 1
ОТ АВТОРА
У каждого памятника свой век. Проходит время, и па¬мятники исчезают с лица земли. Ни мрамор, ни бронза не могут бесконечно сопротивляться времени. Но есть памятники вечные — они в сердце народа. Пока жив хоть один человек — жива память. Такой памятник воздвиг в своих сердцах марийский народ Аказу Тугаеву, прозванному Акпарсом. Будь я ваятель, я вылепил бы Акпарса, стоящим на бе¬регу реки. Его волосы раздувает ветер Волги, его мужест¬венное лицо обращено к бесконечным лесам марийского края. Правая рука на эфесе сабли, левая простерта в сто¬рону Москвы. У ног его — гусли. Вместе с именем Акпарса народные предания донесли до нас имена его предков — отца Туги и деда Изима. Это они научили Акпарса играть на гуслях, слагать свободо¬любивые песни, ненавидеть поработителей. Они, как и гусляры древней Руси, разносили по своей земле народные думы о воле, славили богатырей, которые вели людей на борьбу за свободу. Но я не ваятель. Я просто человек, родившийся на ма¬рийской земле, и считаю святым долгом почтить его память. Я долго ходил по земле, собирал слова-цветы. Одни на¬шел на берегу могучей Волги, другие — на берегах Суры и Юнги. Был у стен седого Кремля и у подножия башни Сю- юмбике. Много ходил по лесам и лугам родного края. И всюду я находил слова-цветы. Из них я свил венок. Он, вероятно, вышел не таким красивым, как хотелось бы. Пусть простят меня за это. Венок этот с сыновней любовью я кладу к подножью народного памятника.
ПРОЛОГ Яуза — речонка невеликая, да дерзкая. Вес¬ной и осенью воду гонит с напором. К обо¬им берегам, будто ласточьи гнезда, прилепились десятка полтора мельниц. Ныне весна особливо полноводна — сгукоток идет до самого Кремля. Над худыми мельнич¬ными крышами вьется серая мучная пыль. Но влажной земле протоптана зыбкая, будто ременная, тропа. По ней идет странник. Одежон¬ка на нем ветхая, лантишки — рвань. Еле-еле на веревках держатся. За плечами— котомка. Глаза у странника хитрющие, спрятанные ипт мохнатыми бровями. Бороденка всклокоче¬на. копна русых волос на голове^стянута узким ре мешком. \ раскрытой двери странник остановился, по I те л п I мешка мучицы, лизнул. Мимо иди, голытьба, мимо!-—орет мель¬ник. Еще уворуешь что-нибудь! Странник ухмыляется .в бородку, идет дальше. У кремлевских ворот он легонько стучит клю¬кой в дубовую обшивку. В узкое окошко, словно скворец, высунул голову страж. Сонно спросил: — Што надоть? — Успенью помолиться пустил бы, а? — Иди, молись, токмо лапти не потеряй.— Страж открывает дверь и с любопытством смот¬рит на удаляющегося богомольца. А тот, к вели¬кому удивлению стража, минует Успенский со¬бор и прет прямо к хоромам митрополита. «Сейчас твое тряпье псы митрополита разор¬вут,— думает страж, и поднимается на носки, чтобы видеть, как от горемычного полетят лос¬кутки.— Эге, так оно и есть: здоровенные псы окружили беднягу, и если бы не клюка...»
Но что это?! Открывается окно хором, и сам митрополит машет страннику пухлой рукой. Во двор выбегают монахи, берут стран¬ника под руку и с великим почетом ведут в хоромы. Вот тебе и лапти! Страж недоуменно качает головой и уходит к воротам. * * * Шигоньке и отдохнуть не дали. Спешно поволокли в баньку, чтобы отмыл он дорожную пыль и грязь, одели в недорогую, но новую рясу, подпоясали широким ремнем. Сразу после полудня велели идти в митрополичьи покои и ждать святой беседы с вла¬дыкой. |
