|
Я согласился бы жить на земле целую вечность, если бы прежде мне показали уголок, где не всегда есть место подвигам. "Всеобщее малодушие" - да ведь это спасение ото всех бед, это панацея, это предикат величайшего совершенства! А что касается деятельного склада натуры... - Кому здесь херес?! Надо мной - две женщины и один мужчина, все трое в белом. Я поднял глаза на них - о, сколько, должно быть, в моих глазах сейчас всякого безобразия и смутности - я это понял по ним, по их глазам, потому что и в их глазах отразилась эта смутность и это безобразие... Я весь как-то сник и растерял душу. - Да ведь я... почти и не прошу. Ну и пусть, что хересу нет, я подожду... я так... - Это как то-есть "так"!.. Чего это вы "подождете"?! - Да почти ничего... Я ведь просто еду в Петушки, к любимой девушке (ха-ха! "к любимой девушке"!) - гостинцев вот купил... Они палачи, ждали, что я еще скажу. - Я ведь... из Сибири, я сирота... Я просто чтобы не так тошнило... хереса хочу. Зря я это опять про херес, зря! Он их сразу взорвал. Все трое подхватили меня под руки и через весь зал - о, боль такого позора! - через весь зал провели меня и вытолкнули на воздух. Следом за мной чемоданчик с гостинцами; тоже - вытолкнули. Опять на воздух. О, пустопорожность! О, звериный оскал бытия! Москва. К поезду через магазин. Что было потом - от ресторана до магазина и от магазина до поезда - человеческий язык не повернется выразить. Я тоже не берусь. А если за это возьмутся ангелы - они просто расплачутся, а сказать от слез ничего не сумеют. Давайте лучше так - давайте почтим минутой молчания два этих смертных часа. Помни, Веничка, об этих часах. В самые восторженные, в самые искрометные дни своей жизни - помни о них. В минуты блаженств и упоений - не забывай о них. Это не должно повториться. Я обращаюсь ко всем родным и близким, ко всем людям доброй воли, я обращаюсь ко всем, чье сердце открыто для поэзии и сострадания: "Оставьте ваши занятия. Остановитесь вместе со мной, и почтим минутой молчания то, что невыразимо. Если есть у вас под рукой какой-нибудь завалящий гудок - нажмите на этот гудок. Так. Я тоже останавливаюсь. Ровно минуту, мутно глядя в вокзальные часы, я стою как столб посреди площади Курского вокзала. Волосы мои то развеваются на ветру, то дыбом встают, то развеваются снова. Такси обтекают меня со всех четырех сторон. Люди - тоже, и смотрят так дико: думают, наверное - изваять его вот так, в назидание народам древности, или не изваять? И нарушает эту тишину лишь сиплый женский бас, льющийся ниотку-да: - Внимание! в 8 часов 16 минут из четвертого тупика отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная, далее по всем пунктам, кроме Есино, А я продолжаю стоять. - Повторяю! В 8 часов 16 минут из четвертого тупика отправится поезд до Петушков. Остановки: Серп и Молот, Чухлинка, Реутово, Железнодорожная. Далее - по всем пунктам, кроме Есино. Ну, вот и все. Минута истекла. Теперь вы все, конечно, набрасываетесь на меня с вопросами: "Ведь ты из магазина, Веничка?" - Да, говорю я вам, - из магазина. - А сам продолжаю идти в направлении перрона, склонив голову влево. - Твой чемоданчик теперь тяжелый? Да? А в сердце поет свирель? Ведь правда? - Ну, это как сказать! - говорю я, склонив голову вправо. - Чемоданчик, точно, очень тяжелый. А насчет свирели говорить еще рано... - Так что же, Веничка, что же ты все-таки купил? Нам страшно интересно! - Да ведь я понимаю, что интересно. Сейчас, сейчас перечислю: во-первых, две бутылки кубанской по два шестьдесят две каждая, итого пять двадцать четыре. Дальше: две четвертинки российской, по рупь шестьдесят четыре, итого пять двадцать четыре плюс три двадцать восемь. Восемь рублей пятьдесят две копейки. И еще какое-то красное. Сейчас вспомню. Да - розовое крепкое за рупь тридцать семь. Так-так-так, - говорите вы, - а общий итог? Ведь все это страшно интересно. |
