Якимцеву был неприятен и этот весьма своеобразный юмор, и даже сам покойный папаша шефа, но никакой брезгливости он, упаси боже, даже и не подумал выказывать…

– По моему рабоче крестьянскому разумению, – продолжал между тем Калинченко, все дело тут в бабках, в деньгах то есть, а иначе с чего бы его стреляли, этого Топуридзе… Либо он делиться с кем то не захотел, либо кого то от кормушки оттер. И вот, знаешь, чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это сделали не урки, не бандюки какие нибудь… Ты вот вникни: за что урки убивают? Убивают за деньги, убивают за предательство, за стукачество, верно? А чиновника? Чиновника урке зачем убивать, если его проще купить или запугать, верно? Чиновник – он на то и существует, чтобы его доить. – Посмотрел пристально на Якимцева, непонятно хмыкнул. – И вот чем больше я думаю, тем сильнее склоняюсь к мысли, что это какие то свои разборки. Ну, например, чего то не поделил Топуридзе с мэром, а? – Он снова испытующе посмотрел на Якимцева.

– Да ну, Юрий Степанович, – протянул Якимцев. – Это вы, пожалуй, слишком. – Резче выражать свое сомнение в присутствии других членов группы он постеснялся: как никак Калинченко все таки его руководитель.

– Ну и что? Я, может, тоже думаю, что слишком, – усмехнулся Калинченко. – Но считай, что это рабочая гипотеза, пока другого ничего не предложено. И напрасно, между прочим, ты эту гипотезу так сразу, с порога, отметаешь. Ты вспомни ка ревизию Кольцевой дороги и скандал из за Горбушки. Ну вспомнил? И почему нельзя предположить, что этот Топуридзе, к примеру, заложил своего пахана, мэра то есть? Или что они там не поделили какие то барыши?..

– Не понял, – буркнул Якимцев, у которого в душе все сопротивлялось одному предположению, что и мэр – вор, и окружающие его люди – тоже. И при этом он был удивлен стройностью этих самых неприемлемых для него предположений Калинченко… А ведь кто то и поверит этой «гипотезе» за одну только ее стройность… – Не понял, при чем тут Горбушка то?

Если к МКАД, где специальная комиссия совсем недавно проверяла и количество уложенного песка, и количество гравия, и ширину асфальтового покрытия, Топуридзе еще мог иметь отношение, то к скандалу с «электронным» рынком, именуемым Горбушкой, он вряд ли был причастен хоть каким нибудь боком вообще.

– При чем Горбушка, спрашиваешь? А помнишь, стоило мэру уехать на несколько дней, как тут же один из его замов… дай бог памяти… Рождественский, тут же заявил, что Горбушку никто не закроет и закрывать не собирается. Только торгаши воспряли духом, а тут и мэр вернулся. Как даст кулаком по столу: «Горбушки в прежнем виде и на прежнем месте больше не будет!» А о чем это, как ты думаешь, говорит?

Якимцев пожал плечами, так и не поняв, при чем тут Топуридзе.

– А говорит это о том, что там у них, наверху, что называется, клубок единомышленников. Все жулье, все ядовитые гады, извини за невольную резкость. И как раз из этого и надо исходить, приступая к работе над этим, согласен, очень непростым делом. В общем, если и искать на кого компромат, то в первую очередь именно на Футболиста и его приближенных.

Футболистом многие звали мэра, большого поклонника этой игры и любителя самому, несмотря на годы, погонять мяч. И уже одна даже эта слабость не вязалась никак с предположением о том, что именно мэр – убийца или заказчик убийства…

Словно не замечая, как замкнулся Якимцев, не принимая во внимание его очевидное несогласие, Калинченко, выстроив свою гипотезу, воодушевился, глаза его горели вдохновением и жаждой новых разоблачений.