Факультет гуманитарных и социальных наук. Здесь учили рекламе, связям с общественностью, теории журналистики, филологии, бизнесу и международным отношениям.

Через дорогу учили иностранным языкам, общеобразовательным дисциплинам и межкультурным коммуникациям. Два хмурых десятиэтажных здания в форме буквы «Г». Их построили так, что они образовали прямоугольник с проходами в углах по диагонали. Солнечный свет плохо проникал внутрь, там было сумеречно и тесно, но, несмотря на это – довольно уютно.

У входа была доска почета с фотографиями студентов-отличников, напротив нее – через проход – расписание занятий, где толпилась группа иностранцев.

Небольшие аудитории, раза в четыре меньше, чем классы в нашей школе: там умещалось всего пять парт. В конце коридора маленькое кафе с голубыми столами, накрытыми клетчатой скатертью.

За прилавком стоял араб, продавались хот-доги, сэндвичи и булочки с творогом, а еще ароматное капучино. На стеклянной двери висело объявление «готовить домашние задания в кафе запрещено».

Институт, который я выбрала, уже пятьдесят лет готовил мировую элиту. Так было написано на огромном голубоватом плакате, что висел над входом в главное здание.

Здесь мне предстояло провести ближайшие четыре с половиной года.

В «Сити» было так накурено, что за плотной завесой дыма с фруктовым ароматом едва различались соседние столы и окружающие люди. Первокурсники прогуливали лекции по истории развивающихся стран, заменяя культуру Египта и Азии курением вишневого кальяна, литрами дешевого вина, бильярдом и бесконечными разговорами о том, чего они не могли себе позволить в школьные годы. Их свобода пахла сигаретами и пьянила, как дорогой коньяк.

Я взяла пива, заняла столик в самом дальнем углу. Мне нужно было подумать о том, что делать дальше. Я училась третью неделю. У меня был оплачен первый семестр. И была оплачена квартира на три месяца вперед. Но у меня до сих пор не было работы. И почти уже не было денег.

– У тебя свободно?

Рядом стояла девушка с книгой под мышкой и стопкой текилы в руке. Казалось, будто она растворяется в этом фруктовом дыме, а потом снова появляется передо мной.

– Садись, – ответила я.

Она выглядела странно. Высокая, не меньше метра семидесяти пяти. Очень худая. Болезненно-худая. Как будто совсем не ест. Бледная. Кожа казалась голубоватой, особенно вены на ладонях и запястьях. Не голубые, а почти синие, болезненно-резкие. Глядя на них, мне стало жалко ее. Странная жалость – без причины.

Она небрежно надвинула шапку на бледный лоб, достала пачку сигарет и закурила, сдвинув растянутый рукав свитера к локтю. Шапка была будто связана кем-то из знакомых девушки или самой девушкой. Растянутый свитер она, возможно, донашивала за кем-то. Может, за мамой или старшей сестрой. А еще локти… тонкие, выпирающие, красноватые.

Из-под шапки выбивались красноватые пряди пушистых, вьющихся волос. И, наконец, лицо. Лицо было детским. Круглое, с маленьким носом, аккуратным подбородком, аппетитными щечками и огромными прозрачными глазами. Я бы не дала ей больше тринадцати лет.

– Я Катя, – представилась девушка, выпуская дым в сторону и чуть прищурив свои огромные глаза.

– Маша, – ответила я.

– Ты из параллельной группы?

– Да.

– На коммерческом учишься?

– Да, – неохотно отвечала я.

– Я тоже, – улыбнулась Катя, доставая из пачки вторую сигарету. – У меня были деньги, чтобы заплатить за один семестр и оплатить общежитие. Родители ничего не знают. Боялась их расстроить. Сейчас парень помогает немного, но нужно срочно искать работу… хоть какую-нибудь.