А Стелла все продолжала улыбаться и блестеть разгоревшимися глазками. Она радовалась, очевидно, что нашла себе подходящее общество в дороге.

— Бедняжка так одинока! Мишель, сын мой, не очень-то заботится развлекать нас в пути. А вы к тому же и возрастом подходите друг к другу, — говорила, любезно улыбаясь Шуре, спутница Стеллы. — Да, впрочем, она расскажет вам сама, — и с этими словами незнакомка протянула немой вынутую ею за минуту до этого из дорожного несессера записную книжку и карандаш.

— Вот пиши, Стелла, — сказала она жестом.

Немая девочка почти с жадностью схватила карандаш и книжку, и рука её быстро-быстро забегала по страничке белой бумаги; потом, тем же порывистым движением она протянула написанное Шуре и та прочла. «Я очень рада встретить в пути такую милую молодую особу, как вы… А то все одна и одна… Так скучно! Дива и Мишель все уходят из купе, а я сижу поневоле здесь, потому что мне уже успели надоесть любопытные взгляды. К моему горю здесь в поезде уже узнали, что едет Стелла Браковецкая, знаменитая маленькая босоножка, и пялят на меня глаза, точно я не такой человек, как все остальные. Скучно это… Ну вот, я сказала все. Возьмите теперь карандаш вы и напишите мне, потому что вы не умеете говорить пальцами, как Дива… Хотя можете и говорить. Я все слышу и понимаю».

Но Шура почему-то взяла в руки карандаш и написала, к огромному удовольствию Стеллы, о том впечатлении, которое она вынесла в Москве от её танцев.

Глаза немой девочки загорелись ярче.

«Вам понравилось», снова быстро-быстро выводил её карандашик букву за буквой. «О, я так рада!.. Ужасно рада, вашей похвале. Не удивляйтесь этому. У вас такое славное лицо, что вам-то уж верить можно. А меня так замучили, признаюсь… И все так надоело, так надоело кругом!..»

Шура с удивлением взглянула на юную знаменитость. Она никак не могла понять того, что успех и всеобщее восхищение могут быть хоть сколько нибудь нежелательны и скучны.

А между тем, усталое скучающее личико Стеллы невольно подтверждало эти слова.

Через каких-нибудь полчаса девушки разговорились при помощи карандаша и настолько, что казалось, что они уже давно знакомы друг с другом. Шура Струкова узнала много интересного от своей новой приятельницы. Узнала о том, что спутница Стеллы Браковецкой, высокая черноволосая дама, была сама в свое время знаменитой певицей, потом, потеряв голос, сделалась танцовщицей. Когда же постарела на столько, что сама не могла уже выступать на подмостках в качестве босоножки-плясуньи, то обучила этому искусству Стеллу, бывшую наездницу цирка, работавшую там с восьмилетнего возраста под руководством отца-жокея. Стелла сообщила Шуре, что они только что совершили турне по России и едут теперь в Петроград, где дадут несколько вечеров, а оттуда снова в Италию, на родину Франчески Павловны, как звали бывшую певицу, в Неаполь. Долго беседовали девушки пока, наконец, сон не смежил веки Стеллы. Её золотистая головка бессильно опустилась на подушки, и немая забылась, едва успев улыбнуться на прощанье Шуре.

Теперь и Шура стала подумывать о сне. Она развернула свои вещи и разостлала их на верхней полке. На противоположной полке кому-то было приготовлено место. Франческа Павловна вышла совершать свой вечерний туалет, и Шура, не дожидаясь её возвращения, заснула, едва успев коснуться усталой головой подушки.

Шура проснулась от сильного удара в дверь и открыла глаза. В вагоне царила темнота, так как фонарик был задернут темным абажуром. В дверь стучали.

— Это ты, Мишель? — спросила Франческа Павловна сонным голосом.

— Я, собственной персоной, отвори, мама, — послышался звонкий юношеский голос из-за двери.