— У него мысли грязные, — отрезала Пегги.

У нее было скверно на душе после бесплодной прогулки по Данлэп-стрит, а у Тома было скверно на душе оттого, что он сейчас здесь, в Сент-Хэлен, вместо того чтобы шагать с винтовкой по пыльным белым испанским дорогам, распевая по-немецки интербригадовские песни и пить андалузское вино прямо из бурдюка.

— Ты неправа, — твердо возразил Том.

— «Неправа, неправа»!.. — передразнила она.

— Ганс Драйзер замечательный человек, — настаивал Том.

— А я не желаю, чтобы ты с ним якшался! Не желаю даже, чтобы ты разговаривал с ним, — решительно заявила Пегги. — Заметь себе, я не шучу!

Том вдруг очутился перед неожиданной дилеммой: любовь или политика, любовь или идеи, любовь или ты сам, каким ты себя считаешь. Положение его усугублялось тем, что в темноте Пегги не видела его голубых глаз. Уж наверно, встретив их беззащитный взгляд, она тут же бросилась бы ему на шею и просила прощения. Но, к несчастью, волнистые облака заволокли луну, и лицо Тома оставалось в тени.

— Ведь ты его совсем не знаешь, — сказал Том. — Почему же ты говоришь о нем так?

— Всем известно, что он хочет взорвать всю страну, — возразила Пегги.

— Какие глупости!

Это было неосторожное замечание. В 1937 году у нас представляли себе большевиков по рисункам в «Панче»: бородатый русский детина с неразорвавшейся бомбой в руке. А тут еще отец Флахерти неустанно предостерегал свою паству против Ганса Драйзера, безбожника и приспешника сатаны, который только о том и помышляет, как бы увлечь чистых духом молодых католиков на гибельный путь богоотступничества.

— Я с тобой перестану разговаривать, если ты будешь ходить к этому старику! — зло выкрикнула Пегги.

Том старался держать себя в руках.

— А что, если бы я сказал тебе: не желаю, чтоб ты ходила в церковь?

— Том!!

— Это то же самое.

— Да ты понимаешь ли, что говоришь! — Пегги поспешно зажала уши руками, чтобы не слышать.

— Для меня это то же самое.

— Я тебя больше не люблю! После таких слов я не могу тебя любить!

— Но ведь для меня это правда совершенно то же самое! — уже с отчаянием повторял Том. — Клянусь честью…

— Ужас, ужас! — Потрясенная Пегги отвернулась и, точно слепая, побрела прочь.

Но, не успев отойти и на несколько шагов, она нос к носу столкнулась с Финном Маккуилом. В пылу ссоры они с Томом забыли свое правило: все время прислушиваться, не идет ли кто по тропинке.

— Пегги! — крикнул Финн. — Лопни мои глаза! Что ты здесь делаешь?

С перепугу и злости Пегги влепила ему затрещину, но Финн был настолько пьян, что лишь глупо захихикал.

— Посмей только заикнуться моему отцу, — прошипела Пегги. — Я тогда расскажу все, что мне про тебя известно, так и знай.

И она стремглав побежала вверх по тропинке.

Тогда, словно призрак в железных доспехах, из темноты вынырнул Том. Финн, оглушенный, одурелый, только видел, как мелькнули чьи-то ноги, чьи-то кулаки, но кто это был… неужели… или ему показалось? Нет, Финн так и не узнал никогда, что с ним приключилось в эти несколько секунд.

Том догнал Пегги уже в конце тропинки.

— Пег, выслушай… — начал он.

— Нет!

Но они уже вступили в круг света от уличного фонаря, и это, должно быть, решило дело, потому что Пегги увидела лицо Тома и не выдержала. Она сама не помнит, как это случилось, знает только, что в следующий миг она уже рыдала у Тома на груди, а он утешал ее, бормоча что-то бессвязное.