Чарли отпустил противников и едва успел сам уйти с дороги, как Том нанес Финну стремительный удар в голову, который тоже, в сущности, можно было счесть спорным. Финн качнулся в сторону, на какое-то мгновение оглушенный.

Снова из толпы раздались крики протеста.

Но Чарли не счел нужным останавливать схватку, и с этой минуты оба противника словно потеряли власть над собой. Был забыт всякий порядок, всякая дисциплина, они молотили друг друга в диком, бессмысленном, слепом ожесточении, и к концу первого раунда у обоих уже текла из носу кровь.

Я видел, что и тот и другой с трудом переводят дух, и подумал, что, пожалуй, на шесть раундов их не хватит: слишком уж нерасчетливо сыпались удары.

— Ты спятил! — сердито сказал я Тому, когда он опустился на табурет. — Помни, не будешь действовать с умом, так тебе крышка.

Вытирая кровь с его лица и груди, я пытался пронять его доводами рассудка, но встречал лишь пустой взгляд человека, глубоко безразличного ко всему, в том числе и к собственной судьбе. Позже он говорил мне, что весь этот шум и гам с самого начала не столько раззадоривал его, сколько вызывал чувство отвращения. Кровавая потеха, участником которой был он сам, как бы символизировала все то, против чего в нем в ту пору складывался вечный протест.

— Действуй с умом, — беспощадно твердил я, пока не раздался сигнал к началу второго раунда.

Опять они беспорядочно, точно в обыкновенной мальчишеской драке, стали дубасить друг друга по чему попало. Я услышал, как Микки Мэрфи крикнул Финну:

— Сдерживай его, Финн! Правой работай, правой! Сдерживай его!

Сдерживать противника ни одному, ни другому не удавалось, но я заметил, как вздрагивал Том всякий раз, когда Финн доставал его правой, на которой была та странная маленькая перчатка. Вероятно, ощущение было, как от удара зажатой в кулаке горстью цемента.

— Время! — крикнул Чарли.

Смачивая губку водой, я выжимал ее на тело Тома. Он свесил голову и тяжело дышал. Зубного предохранителя у него не было, и я хотел было приподнять его рассеченную губу, чтобы посмотреть, целы ли зубы, но он отмахнулся.

— Все это перчатка, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Словно тебя бьют лошадиной подковой.

— А ты поспокойней. Старайся блокировать его правую.

— Что уж теперь, — угрюмо сказал Том, как будто весь ход боя был предрешен заранее.

В третьем раунде и темп и характер боя изменились; профессионал в Финне постепенно оттеснял разъяренного юнца. Финну было всего восемнадцать лет, но за последний год он довольно часто встречался на ринге с профессиональными боксерами и подчас неплохо справлялся, даже когда противник был много сильней. Он лучше Тома владел техникой боя, чувствовал его логику, его ритм; и как только он перестал просто махать кулаками, а применил расчет и умение, все преимущества оказались на его стороне, не говоря о тех, что давала ему железная перчатка. Даже шипения больше не было слышно.

Третий раунд оказался переломным. Снова и снова Финн повторял один и тот же прием — вытянутой левой блокировал Тома, а сам в то же время буквально избивал его правой. Том под градом его ударов напоминал броненосец, который бомбят в открытом море. Он теперь почти все время отступал и, кажется, обрадовался звонку не меньше меня. Когда он подошел, я сказал ему:

— Вот видишь, видишь! Финн теперь действует с умом, не то, что ты.