У Лили было все то, чего так не хватало ей.

Тоня еще полюбовалась на унылую мглу за окном, с тоской подумала о скользком асфальте, по которому придется брести до метро, и, вздохнув, поплелась одеваться.

Все, напомнила себе она, сегодня подаю заявление об уходе и начинаю новую жизнь.

Она молодая, красивая, успешная женщина и достойна всего самого лучшего. Правда, красивой она делается, только если хорошо накрасится, но это неважно. Важно верить в свою мечту.

Рабочий день пролетел незаметно, а день астрономический угасал, так толком и не начавшись. Все Тонины знакомые дружно ругали неудачный перевод времени, превративший и без того тоскливую зимнюю жизнь в почти настоящую полярную ночь. Тоня тоже ругала, хотя ей, в общем-то, было безразлично, по полной темноте идти на работу или все-таки дождаться хмурого рассвета. В институте давно установлены электронные турникеты, рабочий день каждый устанавливал себе сам, и основная масса сотрудников подтягивалась часам к одиннадцати.

Нужно подать заявление об уходе, иначе она изведется в выходные, ругая себя за нерешительность и глупую надежду, что все изменится само собой. Тоня решительно потянулась к телефону.

– Дима, подпиши мне заявление, пожалуйста, – попросила она, услышав бывшего однокурсника, а теперь собственного начальника.

– Заходи. – Она живо представила, как задерганный, вечно ничего не успевающий Димка растерянно вертит в руках телефонную трубку, словно не понимая, откуда она взялась.

Рука сама потянулась к выдвижному ящику стола, к пузырьку восхитительной и новомодной туалетной воды от Кензо. Тоня поглазела на пузырек и ногой задвинула ящик на место. Она совершенно не нужна Димке, и тут не поможет никакой аромат. Она никому не нужна.

– В отпуск собралась? – Тоня оказалась права, он вертел в руках телефонную трубку, с тоской глядя на заваленный бумагами стол.

– Нет. – Она взяла у него трубку, положила на место. – Я ухожу. Я хочу уволиться с нового года.

У него здорово поредели волосы, странно, что она только сейчас это заметила.

– Что? – он мгновенно изменился. Усталый рассеянный взгляд стал пытливым и немножко виноватым, а сам Димка напомнил того давнего, когда ей казалось, что она ему нужна. – Тонечка, пойми… Я не мог тебя назначить. Пенкина назначил Ильич, и я ничего не мог сделать.

– Я знаю, Дима. Дело совсем не в этом. – Тоня подвинула стул, села напротив.

Когда Димку сделали начальником департамента, она должна была занять его прежнее место заведующего отделом. Все так считали, и Тоня тоже, это было бы справедливо, и она ждала повышения. Конечно, она очень расстроилась, когда директор, которого за глаза все звали Ильичом, назначил на ее предполагаемую должность неизвестно откуда взявшегося Пенкина, дурака и хама. Впрочем, тогда Тоня еще не знала, что он дурак и хам, это она выяснила позднее, правда, довольно быстро. Конечно, она понимала, что Дима ничего не мог сделать в этой ситуации.

– Дело не в этом.

– А в чем?

– Я устала, Дима.

– Подожди… Ты что, совсем хочешь бросить работать?

– Нет, конечно, – удивилась Тоня. – Просто собираюсь… сменить обстановку, что ли.

Она уходит, потому что не может больше с ним работать. Не может в пятницу вечером начинать ждать понедельника, потому что, кроме Димы, у нее в жизни ничего нет. Ей вот-вот будет тридцать, и она не хочет больше тратить на него свою жизнь.

Впрочем, он не догадывался, что она тратит на него свою жизнь.

– Тоня, не уходи. Я тут без тебя совсем с ума съеду.

Она промолчала. Ей совсем не хотелось уходить с работы, к которой она привыкла, и от коллектива, к которому привыкла, и даже от Димы, к которому тем более привыкла.