— Мой парень му-у-у-у-удак… — хнык, — геймер хренов, ик! А я ду-у-у-ура-а-а-а…

Я погрозила темному небу скрученным в трубочку плакатиком:

— А Виват вас уроет! Потому что это, ик! правильно! Есть справедливость на этом свете! Должна же быть…

И заплакала.

Наверное, я была смешной… пьяная и дрожащая на поломанной, покрытой инеем скамейке. Поздней осенью. Глубокой ночью. Среди теряющего листья парка. Босая, зареванная, в одном золотом лифоне и того же света шароварах… танец живота я для него станцевать решила. Выучила… месяц учила! Мучалась на тренировках! Волосы себе нарастила, накрасилась в кое веки. Ужин этому уродцу приготовила! Я и ужин? При свечах, да! Его любимое гаспачо, я до него даже слова такого не знала! У его мамы рецепт слезно выпрашивала! И чем все закончилось?

Виски больше нет, желания бить лапками тоже… хрен с ней, с этой сметаной, в молоке и подохну… зато быстро… мучиться не буду… и все же, за что он так со мной? А начиналось ведь так хорошо… совсем же хорошо…

* * *

До встречи с Андреем я и не знала, что наркота бывает разной. Кто-то пьет много, кто-то курит траву, кто-то увлекается наркотиками… Андрей был геймером задротом. И встретила я его во время одной из шумных студенческих вечеринок.

Он сидел один, задумчивый и хмурый, выкуривал одну сигарету за другой и явно горел желанием оттуда смыться. Как и я.

Этакий грустный принц, правда, без коня… следовало бы насторожиться, ведь даже конь с ним дружить отказывается, но, наверное, я была слишком ранима тогда… после очередного глупого расставания.

Мы ушли вместе, сама не знаю, как это получилось. И поздним вечером, в свете фонарей, в испачканным таящим снегом парке, Андрей больше молчал, я больше говорила. Сама не помню о чем, только бы не слышать эту мучительную тишину, этот перестук разбивающихся об асфальт капель.

Опьяненная ночной прохладой, под усыпанным блеклыми звездами небом, я вскочила на тонкую, покрытую льдом скамью, пошатнулась, и Андрей поддержал меня, не давая упасть. И впервые улыбнулся.

Наверное, я влюбилась в эту слабую улыбку. В мелькнувший в его глазах интерес. Либо в звук разбившегося вдребезги одиночества, сама не знаю.

А он вмиг изменился, будто что-то для себя решил. Стал внимательным. Говорил… теперь он говорил. О безоблачном детстве в деревне у бабушки, о родителях, что требовали найти «нормальную работу», поступить в универ. О том, как ушел из дома, и как ему не хочется возвращаться в пустую квартиру.

Тогда, наверное, я его понимала. Ловила в его словах свою тоску, либо хотела ловить, не знаю…

Тогда я не спросила, где он взял денег на съем квартиры, меня это не волновало. Я была тем глупым, дурацким мотыльком, что летел на пламя свечи и был рад обжечь крылышки.

На следующий день он встретил меня у универа с цветами. Повел в кафе, угостил кофе с пирожным. Смотрел задумчиво и как-то странно улыбался.

Вечером мы впервые поцеловались. И поцелуй тот был каким-то дивным… быстрым и мимолетным. Будто по обязательству.

Через месяц я переехала в его тесную холостятскую квартиру и, наверное, не сразу поняла, как попала… А надо было. В его вечно темной спальне, на самом видном месте висело два плаката.

На одном — на черном фоне — облитая кровью надпись: «Умри, Виват!» На другом, на ярко белом — «Альфа рулит!» в трогательных лавровых веночках. Кто такие Виват и Альфа я как-то не знала, знать не хотела. Как и почему под первым плакатом стоит вечно горящая свечка с ленточкой «за упокой», а под другой такая же, только «за здравие».