Время от времени у меня в квартире появлялась Рива с бутылкой вина и заявляла, что хочет составить мне компанию. Ее мать умирала от рака. Это было одной из причин, почему мне не хотелось ее видеть.

— Ты забыла, что я приеду? — вопрошала Рива, протискиваясь мимо меня в гостиную, и включала свет. — Ведь мы договорились вчера, неужели не помнишь?

Мне нравилось звонить Риве, когда начинал действовать амбиен, либо солфотон, либо что-нибудь еще. По ее словам, я хотела говорить с ней о Харрисоне Форде или Вупи Голдберг, которая ей тоже нравилась.

— Вчера вечером ты рассказала целиком сюжет «Неукротимого». Ты изобразила сцену, где они едут в авто, ну, с кокаином. Никак не могла остановиться.

— Эмманюэль Сенье там потрясающая.

— Вчера ты мне именно это и говорила.

При появлении Ривы я испытывала облегчение и раздражение одновременно. Вероятно, так чувствует себя человек, когда кто-то приходит к нему, когда он уже почти совершил самоубийство. Нет, о самоубийстве я не помышляла. На самом деле мое поведение было актом самосохранения. Так я надеялась спасти себе жизнь.

— Немедленно марш под душ, — говорила Рива, направляясь на кухню. — А я выброшу мусор.

Я любила Риву, но она мне больше не нравилась. Мы с ней дружили с колледжа, достаточно, чтобы у нас имелась общая история, сложный электрический контур из неприязни, воспоминаний, ревности, отказов и нескольких платьев, которые я дала ей поносить и которые она обещала отдать в чистку и вернуть, но так никогда и не вернула. Рива работала старшим помощником в страховой брокерской фирме в Мидтауне. На ее шее сидело красное родимое пятно в форме Флориды. Она была единственным ребенком в семье, увлекалась фитнесом, жевала жвачку, что обеспечивало ей дисфункцию челюсти и дыхание, пахнущее корицей и зеленым яблоком. Она любила заваливаться ко мне, расчищать себе место на кресле, отпускать комментарии насчет состояния квартиры, утверждать, что я еще больше похудела, и жаловаться на свою работу, все время подливая себе вино.

— Никто не понимает, как мне тяжело, — говорила она. — Все считают само собой разумеющимся, что я всегда должна быть жизнерадостной. Между тем эти задницы думают, что могут обращаться как с грязью со всеми, кто стоит ниже них на служебной лестнице. А я должна хихикать, быть милой и рассылать их факсы? Да хрен с ними, чтоб они сдохли! Гореть им в аду!

Рива крутила любовь с ее боссом, мужчиной среднего возраста, с женой и ребенком. Она не утаивала, что страшно втрескалась в него, но старалась скрыть их связь. Как-то раз она показала мне его фото в брошюре их фирмы — высокий, широкоплечий, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, синий галстук, а лицо такое невыразительное, такое скучное, словно у пластикового пупса. У Ривы была слабость к мужикам старше нее, как, впрочем, и у меня. Наши ровесники, утверждала Рива, слишком банальные, слишком эмоциональные, слишком ревнивые. Я могла бы понять ее пренебрежительное отношение к ровесникам, но сама никогда не встречала такого парня. Все мои мужчины, молодые и не очень, были равнодушными и неприветливыми.

— Ты сама холодная, как рыба, вот в чем причина, — объясняла Рива. — Подобное притягивает подобное.

Впрочем, в роли подруги Рива тоже была слишком эмоциональной, банальной и ревнивой, но при этом неимоверно скрытной и властной. Она не могла или просто не пыталась понять, почему я все время хотела спать, и она всегда с чувством морального превосходства призывала меня прислушаться к ее критике нездорового образа жизни, за который я так цеплялась. В то лето, когда я впала в спячку, Рива предостерегала меня, что я «испорчу тело и не смогу носить бикини».