И стены.

В каждом квартале, в каждом пригороде существует потаенный центр, обнесенный высокой стеной. Враждебные крепости закрыты для всех, кто проходит мимо. Здесь, в Иерусалиме, можно ли ощутить себя дома, спрашиваю я, даже если прожить тут сто лет? Город закрытых дворов, душа его запечатана мрачными стенами, верх которых усыпан колючим битым стеклом. Нет Иерусалима. Осколки, рассеянные со злым умыслом, чтобы ввести в заблуждение наивных людей. Оболочка внутри оболочки, а ядро запретно. Пишу: «Я родилась в Иерусалиме». «Иерусалим — мой город» — этого я написать не могу. И я еще не знаю, чья засада укрылась в глубине Русского Подворья, за стенами лагеря «Шнеллер», в тайниках монастырей Эйн Керема, в анклаве Дворца Наместника на Горе Дурного Совета. Это город, погруженный в собственную душу.

На улице Мелисанда, когда уже зажглись фонари, налетел на Михаэля огромный статный еврей, схватил его а пуговицу, словно встретил старого знакомого, и с такими словами обратился к нему:

— Как зовут тебя, погубитель Израиля, чтоб ты сдох?!

Михаэль, не знакомый с иерусалимскими сумасшедшими, сник, потрясенный. Незнакомец улыбнулся самой дружелюбной улыбкой и добавил умиротворенно:

— Да сгинут все враги Господа, амен, амен!

Михаэль было собрался объяснить незнакомцу, что тот перепутал его со злейшим врагом, но тот устремил взгляд на ботинки Михаэля и заключил благодушно:

— Тьфу! Тьфу на тебя и на всю твою семью, отныне и во веки веков, амен, амен!

Деревни и пригороды окружают Иерусалим плотным кольцом, будто любопытные прохожие, сгрудившиеся вокруг раненой женщины, распростретой на дороге: Неби Самуэль, Шаафат, Шейх Джарах, Исауйе, Августа-Виктория, Вади Джоз, Силуан, Цур Бахер, Бейт-Сафафа. Сожмут они в кулак ладонь свою, и город раздавлен.

Странно, но в этом городе даже хилые профессора каждый вечер выходят подышать свежим воздухом. Своими тростями пробуют они настил тротуара, будто слепые скитальцы в заснеженной степи. Двое из них встретили нас с Михаэлем в переулке Лунца, за зданием Сансур. Шли они рука об руку, будто, проходя вражеским станом, подбодряли друг друга. На их приветствие я ответила громко и весело. Оба поспешили коснуться рукой своих шляп. Один из них яростно замахал своей шляпой в знак приветствия. Другой был обрит наголо, а потом изобразил некий символический жест, а может, просто был рассеян.

XXI

Осенью Михаэль был назначен ассистентом на кафедре геологии. На этот раз он не созвал своих друзей на вечеринку, отметив это событие тем, что взял два дня отпуска. Мы, прихватив Яира, отправились в Тель-Авив, где гостили у тети Леи. Равнинный, сверкающий город, разноцветные автобусы, вид моря, вкус соленого ветра, окаймляющие тротуары декоративные деревья, чьи кроны подстрижены самым замысловатым образом, — все это всколыхнуло во мне какую-то щемящую тоску, я и сама не знала, отчего и о чем. Был покой, и было смутное ожидание. Посетили зоопарк. Встретились с тремя школьными друзьями Михаэля. Посмотрели два новых спектакля в театре «Габима». Вместе с Яиром отправились в лодке, взятой напрокат, вверх по реке Яркон в сторону Семи мельниц. Дрожащие тени высоких эвкалиптов пали на речные воды. То была минута полного умиротворения.

Той же осенью и я вернулась на работу в детский старой Сарры Зельдин, на пять часов в день. Мы начали возвращать деньги, взятые в долг после нашей женитьбы. Даже тетушкам Михаэля вернули часть денег. Однако новую квартиру нам не удалось отложить, потому что накануне праздника Песах я, по собственному усмотрению купила в магазине Зузовского тахту в стиле модерн и подходящие к ней три стула.

Балкон наш мы закрыли, выложив кирпичные стены, для чего Михаэль получил специальное разрешение муниципальных властей. Отныне этот балкон стал называться «рабочей комнатой».