Прошло девять лет и три месяца после моей «беседы» с Гретой Гарбо, был вторник, мы сидели за импровизированным обедом в кабинете. Я тогда изучал современную литературу на подготовительных курсах «Эколь нормаль» при лицее Массена, откуда до твоей конторы в Старой Ницце было рукой подать, а поскольку ты экономил время и обедал, не выходя с работы, я пользовался случаем перекусить с тобой, а не в столовой.

До этого целый год я посвятил зубрежке на фоне любовных переживаний, курсы грезились мне раем земным: никакой программы, только великие профессора, потихоньку приобщающие нас к культуре. Вместо этого я попал в военный лагерь с припадочными зубрилами и нервными учителями, которые с нетерпением смотрели на часы, стоило ученику задать вопрос. Нормальные человеческие отношения у меня сложились только с чудаковатым философом, который всегда ходил в белой рубашке, волосы его были идеально зачесаны, и под псевдонимом он публиковал эротические стихи.

— Бегите! — воскликнул он и скорчил жуткую гримасу, узнав, что здесь я собираюсь обогатиться духовно. — Бегите, несчастный, вы тут погибните, и нас за собой потяните!

На курсы стоило ходить исключительно ради его лекций, но этот верный последователь Ницше сам указал мне на дверь. Да только куда податься? В наш университет? Ты так мечтал, чтобы я занимался литературой, что счел бы мое бегство личным поражением. Или в Париж — устраивать голодовки в издательствах? Только так я мог привлечь к себе внимание этих «торговцев бумагой», которые возвращали мне рукописи, не читая — восемь раз из десяти приклеенный к конверту волосок оставался нетронутым. Невозможно ходить на курсы и при этом, как минимум четыре часа в день работать над новым романом, а если не отдаваться делу всей душой, ничего путного не выйдет.

Что же делать? Ловить журавля в небе или ухватить покрепче синицу? Журавль высоко — не дотянуться, но и синица такая зачем? В свои неполные восемнадцать я строил из себя победителя, а сам давно смирился с ролью неудачника. В любви не везет, в душе пустота, на губах — герпес, лицо похоже на пиццу, я держался только благодаря тебе — ты в меня верил. Вот я и врал тебе. Постоянно. За обедом у тебя в кабинете ты забывал про бутерброд с ветчиной, слушая мои захватывающие рассказы об учебе на курсах. Еще я хвастался, что издательства «Сей» и «Альбен Мишель» дерутся за право напечатать мою первую книгу, — так оно и будет, два года спустя.

Изо всех сил скрывая свое отчаяние, я отвлекал тебя ложной дилеммой — мы без конца обсуждали достоинства двух издательств, в одном из которых в те времена печатали лишь увенчанных премиями писателей, чьи книги продавались с переменным успехом, другое делало ставку на коммерческие книги и подвергалось постоянным нападкам критиков. Мы никак не могли сделать выбор, а я тянул время, надеясь, что мое вранье окажется пророческим. Наверное, я хорошо играл свою роль, но ты свою еще лучше.

Все это продолжалось до тех пор, пока не настало время сдавать невыполненные домашние задания. Тут-то я и раскололся. Пересказывая тебе беседу с Аленом Рене — он якобы позвонил и предложил снять фильм по моему роману, если я напишу сценарий до выхода книги (отличный способ повременить с выбором несуществующего издателя), — я вдруг разрыдался. Ты поспешно проглотил кусок бутерброда.

— Что с тобой?

Отступать было некуда. Со мной, говорю, все плохо, нет больше сил разрываться, я попусту трачу время на курсах, и хотя этот путь надежен, он не для меня, лучше уж сигануть в пропасть, чем зайти в тупик.

— Так сигай, в чем же дело? Раз тебе так плохо на курсах, бросай сейчас же. Маме я все объясню.