Произошло очень многое, и, черт возьми, все это было на самом деле. И Дерби, и салун «Голубая подвязка», и узкая постель, на которой она всю ночь лежала в его объятиях. Это не было фантазией, это было реальностью.

Слезы потекли у нее по щекам. Дерби был и ее счастьем, и ее проклятием. Она любила его так, как дано, любить не многим. Как ей жить без него? Но ведь были свидетельства – вещи в сундуке, которые указывали на то, что она вернется в девятнадцатый век, что Дерби погибнет от пули, а их ребенка унесет жестокая болезнь.

Зная все это, может, не стоило возвращаться, размышляла Кейли. Их сын не умер бы тогда от скарлатины, если бы он вообще родился, и Дерби, возможно, избежал бы своей участи, если бы Кейли оставила его одного.

Она решила провести ночь здесь, у Франсин, как они и договорились. А утром она заедет за своими вещами и вернется в Лос-Анджелес. Если она будет много работать, обновляя галерею, займется лепкой, то, в конце концов, забудет обо всем, что произошло здесь, в этом пыльном маленьком городке Невады.

Но нет, все это – обман. Она никогда не забудет того, что было.

Какой-то глубокий женский инстинкт говорил ей, что она уже беременна, что события начали неумолимо набирать обороты, приближаясь к развязке, как огромный камень, катящийся с горы. Не было обратного пути к тем ничем, не омраченным дням, когда Дерби был не более чем видением в зеркале. Теперь Кейли слишком хорошо знала, что он был мужчиной из плоти и крови, и он нужен ей, а она нужна ему. Судьбу не изменить, как бы этого ни хотелось, и они с Дерби были лишь марионетками в ее руках.

Кейли закрыла глаза и тяжело вздохнула. Она была уверена, что не сможет заснуть, однако забытье огромное черное чудовище с зияющей за ним безмолвной пустотой – поглотило Кейли почти сразу.

Ее разбудили звуки рояля. Это была какая-то простая и задорная мелодия. Кейли легла на спину и прислушалась. В комнате было темно, только луна и звезды слабо освещали ее, лишь музыка и тихие голоса нарушали мертвую тишину. Где-то в горах завывал волк или койот, Кейли вспомнила, что Франсин жила не в городе.

Окончательно проснувшись, она широко открыла глаза. Гвалт, доносившийся с нижнего этажа, усиливался. Было слышно, как разговаривали мужчины; смеясь и крича, бегали дети. Пианист с новым воодушевлением застучал по клавишам, очевидно стараясь, чтобы его было слышно за нарастающим шумом.

Кейли едва дышала. «Конечно, это телевизор, – сказала она себе.– Франсин смотрит какую-то передачу с большим количеством действующих лиц». Кейли медленно поднялась, прислушиваясь.

– Франсин? – тихо позвала она, зная, что та все равно не услышала бы ее с нижнего этажа, тем более что дверь спальни была закрыта.

Кейли подошла к двери и приоткрыла ее. Дверь заскрипела. В коридоре было очень темно, Кейли хотела включить свет, но не нащупала на стене переключатель. Немного сориентировавшись при свете луны, она увидела, что постель, с которой она встала несколько секунд назад, была совсем не та, на которую она легла вечером. Обои на стенах тоже были другие, – прищурившись, рассмотрела она, – большие, безобразные, похожие на капусту розы, как пятна крови алели на мрачном фоне. Кейли зажала рот рукой, чтобы не закричать. Это произошло опять, на этот раз без помощи зеркала. Она снова перенеслась в другое время, но в какое? Это был тот же самый день, когда она познала близость с Дерби, или он был еще маленьким мальчиком, как тогда, когда она впервые увидела его. А может, он давно мертв и похоронен?

У нее того и гляди подкосились бы ноги, и она поспешила обратно в постель. Пружины заскрипели, и этот звук, казалось, гулким эхом разнесся по всему дому. Теперь в любой момент кто-то из представителей предыдущего поколения Каванагов мог взбежать по лестнице и распахнуть дверь в комнату, а за ним последовали бы и остальные, желающие узнать, кто она, и что она делает в их доме.