Не буду лгать – я не видела, да и не могла видеть всей битвы; и дело не столько в слабости моих глаз, сколько в облаке легкой, но плотной пыли, тут же поднявшейся из-под множества ног. Но я многое слышала и понимала, что происходит…

    Слышно было, как медленно и непреклонно набирают темп ходьбы, а потом бега наши воины. Земля стала как бы огромным полым барабаном или настилом моста, который дрожит и подпрыгивает под множеством бьющих в такт подошв. Наша шеренга была, я думаю, впятеро короче строя противника. Я почти угадала момент удара – с точностью до нескольких сердцебиений.

    Наш строй врезался во вражеский несколько левее его центра. Докатился чудовищный звук, который просто ничем не передать. Вопль ужаса вознесся за несколько долей до того, как пришелся самый удар – множеством тяжелых деревянных колотушек по недостаточно защищенным телам. Стражники поняли, что копья здесь ничего не стоят. Возможно, души их вырвались из тел с тем воплем, не знаю. А потом будто захлопнули крышку…

    Дальше был сплошной стон или вой.

    Те части строя врага, что не попали под удар, вели себя по-разному. Тысяча, оказавшаяся ближе к скалам, почти сразу начала разбегаться, и многие просто побросали оружие и доспехи, чем в большинстве и спаслись. Две же тысячи, что были ближе к берегу, попытались развернуться и охватить наших с фланга. Однако тут в спину им вцепились наши воины, до того обошедшие лагерь по горам. Эти не имели тяжелых щитов и действовали не плотным строем, а россыпью, но и против них у стражников не оказалось защиты – тем более что нападение было внезапным и страшно кровавым. Вот тут я видела, и пыль не все закрыла, как начинает бежать армия. Только что это был гранит, а стал песок. Стражники бросились к переправе и там действительно смешались с отрядом лучников, пытавшимся прийти на помощь. Иордан в этом месте, перед разделением на рукава, довольно широкий, но мелкий, по грудь или шею, и по расчищенному броду его перейти легко; но в сторонах от брода есть и ямы на дне, и камни. Думаю, град из стрел, что обрушили на переправу наши лучники, взял самую малую долю из погибших там. В воде дрались, утратив весь рассудок, свои со своими; река текла кровью, и это не книжное красное слово.

    А чуть позже на том берегу появились словно ниоткуда несколько сотен наших воинов…

    Но бен-Хиэль был не самым бездарным военачальником. О нет, он был по-своему прекрасен и гениален, и таких других я не знаю нигде. Потеряв более половины войска за каких-то три часа сечи, он сумел преломить панику в своих бойцах и собрать тех, в ком еще не весь иссяк дух, вокруг себя. Желто-коричневые ряды вновь выстроились, плотно сжавшись, поперек Иерихонской дороги, отойдя немного за лагерь и бросив переправу, ставшую ловушкой для многих несчастливых. Ступившие в воду так и не вышли из нее…

    Иешуа велел трубить сбор. Увлекшись рубкой бегущих, войско вполне превращалось в разрозненную толпу, уязвимую даже для медлительных кушан. Кроме того, все безумно устали; многие были ранены легко или средне, но держались на ногах благодаря боевому порыву; в новой же схватке сил их могло не хватить.

    Линию сбора обозначили семеро всадников с высокими апостолонами – пожалуй, единственным, что у Иешуа осталось от прежнего. Туда двигались, если могли их видеть сквозь плотную пыль, усталые воины; прочие брели на звук рожков. Был бы кстати самый легкий ветер, но его не было; зной набряк, как нарыв, болезненный, еще не готовый прорваться. Я, ведя за собой моих лучников и пращников (число их возросло), устремилась к брошенному лагерю: заняв его дальнюю стену и смотровую вышку, мы могли бы поражать и часть строя врага…

    То, что произошло, произошло в четверти стадия от меня и на моих глазах, но я так ничего и не поняла.