И все же я боялся, что в один прекрасный день мне придется объявить себя банкротом — никто не хотел ходить за покупками ко мне в магазин. Мы продали дом, чтобы выручить деньги и жить на них, пока кто-то из пас не найдет приличную работу. Думаю, банк понятия не умел, что делать с магазином.

Наверное, он так никогда и не откроется. Дом у нас купила приятная молодая пара. Надо сказать, и муж, и жена обладают хорошим чувством юмора и показались мне людьми добрыми и порядочными, но что-то в них есть такое... какая-то способность постоять за себя и в случае чего дать отпор. Очень надеюсь, что в будущем в нашей округе поселится побольше такого народа и эти люди заставят местную шпану держать себя в рамках приличий.

В общем, в пятьдесят лет я собирался выйти за порог нашего дома, закрыть за собой дверь и начать новую жизнь. Никогда не думал, что обрету такую счастливую жизнь, какую предложил нам наш сын Мэтью. В конце концов, о чем еще может мечтать профессор, специалист по истории литературы, как не о том, чтобы пожить в средневековой эпохе?

Дальнюю стену занимала карта звездного неба с красивыми зодиакальными знаками.

Пол в комнате был каменный, но часть его — примерно двенадцать квадратных футов — была засыпана мелким песком. Окна представляли собой узкие прорези, забранные стеклами. В противном случае они бы выглядели словно обычные бойницы.

По обе стороны от окон свисали тяжелые шторы, необходимые, по всей вероятности, для того, чтобы в случае необходимости полностью затемнять комнату. Однако ночью сквозь окна в комнату мог проникать свет луны и звезд. По комнате были расставлены несколько подставок для светильников, еще два светильника стояли на лабораторном столе и один — на рабочем.

В общем и целом все свидетельствовало о том, что тут кто-то напряженно трудится, но труды тут ведутся волшебные.

Брат Игнатий — стройный монах в сутане и с тонзурой — наблюдал за тем, как отец Мэта читал стихи. Появился феникс, возгорелся и исчез. Брат Игнатий кивнул.

— Великолепная получилась иллюзия для человека, никогда не упражнявшего свой дар, сеньор Мэнтрел. Вероятно, ваш опыт в изучении поэзии уже сделал вас неплохим магом.

— В таком случае Химена тоже должна быть неплохой волшебницей, — улыбнулся Рамон.

— Очень может быть, и я сужу об этом по той сосредоточенности, с которой она цитирует стихи, — отметил брат Игнатий. — На самом деле сеньора привносит в стихи столько жизненной силы, что я бы даже не отважился назвать ее чтение цитированием. — Брат Игнатий в упор смотрел на родителей Мэта. — У вас обоих величайший дар, но уже сейчас я вижу, что ваши способности разнятся.

— Разнятся? — Химена удивленно посмотрела сначала на мужа, потом на монаха. — В чем же разнятся? Мы оба волшебники, разве нет?

— Да, но между теми, кто творит чудеса, всегда существуют отличия. Кому-то лучше дается целительство, кто-то умеет лучше творить магические предметы, кто-то умеет создавать живых существ из воздуха. Даже если существуют два волшебника, одинаково наделенных даром вести войну, то, одному из них, к примеру, лучше дается оборона, а другому — нападение.

— Вы хотите сказать, что нет таких магов, которым подвластна вся магия, без остатка? — уточнил Рамон.

— Это так, но я хотел сказать не это. Большинству магов дается вся магия целиком, но что-то удается лучше, чем другим.

— Так в чем же тогда состоит мой дар? — спросила Химена.

— Ваш дар, сеньора, состоит в том, чтобы противостоять чужим заклинаниям.