Это был Роберт Дадли, конюх ее величества, и ехал он с королевским экипажем. Я еще никогда не видела такого мужчины. Внешность его была выдающейся и запоминающейся. Очень высокий, широкоплечий, красивый лицом, он еще ко всему нес на себе печать особого достоинства и благородства, вполне соответствующих королевским. Но в его выражении лица не было ничего высокомерного — только полная и спокойная уверенность и серьезность.
Мой любопытный, горячечный взор перебегал с него на юную королеву — и обратно.
Я увидела, что королева останавливается, чтобы поговорить с простыми людьми, почти нищими, уделяя немного своего внимания, как и положено королеве. Со временем я поняла, что это — часть ее политики: уделять людям внимание, не оскорбить никого пренебрежением. Придворные вскоре испытали на себе и ее гнев, и пренебрежение, однако никогда королева не оскорбила никого из простого народа. Когда народ кричал ей: «Да хранит Бог Ваше Величество!» — она кричала в ответ: «Да хранит Бог вас всех!» и напоминала тем самым, что она также знает об их существовании, как и они — о ее, и она так же желает своему народу благополучия, как и он — ей. Ей бросали и протягивали цветы, и, сколь бы нищим и жалким не выглядел даритель, она принимала их так, будто это были драгоценные подарки. По слухам, какой-то нищий на Флит Бридж подарил ей веточку розмарина, и эта ветка пропутешествовала с ней в экипаже до самого Вестминстера.
Мы поехали вместе с королевской процессией: в конце концов, мы были ее родственниками; мы видели ликование народа, шествия и флаги во всех окнах.
На следующий день мы присутствовали на коронации и наблюдали, как по пурпурной материи она вошла в Вестминстерское аббатство.
Я была слишком ошеломлена всем происходящим, чтобы наблюдать за самой церемонией, но я видела, как красива была Елизавета, увенчанная тяжелой короной святого Эдварда, которую затем заменили на более маленькую, украшенную жемчугами и бриллиантами. Зазвенели, загудели свирели, трубы и барабаны. Елизавета была провозглашена королевой Англии.
— Теперь жизнь будет для нас совсем другой, — проговорил отец. И он был совершенно прав.
Незадолго до этого королева послала за ним. Ему была дана аудиенция, и он вернулся полный надежд и энтузиазма.
— Она великолепна, — сказал он нам, — она воплотила в себе все то, что должно быть в королеве. Она исполнена заботы о своем народе — и народ обожает ее. Благодарю Бога, что он продлил мои дни, чтобы я увидел такую королеву, и да будет так!
Королева посвятила его в члены королевского совета и сообщила, что желала бы видеть свою дорогую кузину, Кэтрин — мою мать — в роли леди своего Тайного кабинета.
Сестры ликовали. Это означало, что мы, наконец-то, будем представлены двору. Все мучительные часы музицирования, все эти мадригалы, арфа и лютня, танцы, поклоны и реверансы, все, чему нас учили эти долгие годы, было не зря.
Мы с сестрами без конца и без умолку болтали, обсуждая свое будущее, ночью мы не могли заснуть, потому что нам не хватало дня, чтобы поделиться друг с другом восторгами и переживаниями.
У меня было предчувствие, что я иду навстречу своей судьбе, так велика была во мне экзальтация.
Королева выразила пожелание видеть нас, и не вместе, а лично каждую.
— Для каждой из вас будет отведено место при дворе, — воодушевленно сказала нам мать. — И у вас будет реальный шанс в судьбе.
Под шансом подразумевалось удачно выйти замуж, и именно это волновало сейчас мать более всего.
Наступил день, когда была моя очередь быть представленной Ее Величеству. Я так ярко запомнила этот день, что могу описать любую деталь платья, в которое я была облачена. Это было платье из шелка глубокого синего цвета, пышное, с юбкой в форме колокола и рукавами в прорезях. |