Ширли Басби. Моя единственная
Глава 1 — Merci, шатал! — Грациозным движением Микаэла приняла из рук матери чашечку дымящегося кофе. — Он переезжает сюда? Что это значит? Ты, наверное, что-то не так поняла в письме? Лизетт Дюпре укоризненно посмотрела на дочь. — Уверяю тебя, малышка, я сказала именно то, что написано. Хью Ланкастер выражается совершенно ясно: он намерен перебраться в Новый Орлеан сразу же, как только уладит свои дела в Натчезе. Собственно, вот оно, письмо. Взгляни сама. Осторожно, будто опасаясь, что протянутая бумага может укусить, Микаэла Дюпре взяла письмо, пробежала глазами несколько строк и тяжело вздохнула. — Да, — уныло признала она, — он действительно переезжает сюда. Хмурым утром во второй половине февраля 1804 года очаровательные дамы сидели рядом на изящном диване в небольшой комнате новоорлеанского дома семейства Дюпре. Мягкие подушки дивана с голубой бархатной обивкой и ароматный кофе с цикорием располагали к приятной беседе, которой они и наслаждались, когда им принесли послание от Хью Ланкастера. Само по себе неожиданное письмо было достаточно приятным событием, способным на весь предстоящий день избавить женщин от скуки. Однако новость, которая в нем содержалась, отнюдь не радовала. Просто сидеть и болтать о приятных вещах за кофе уже не хотелось. В устремленных на мать темных глазах Микаэлы читалась тревога. — Франсуа это известие, пожалуй, сильно расстроит, — медленно произнесла она, представляя лицо младшего брата. Лизетт кивнула. — И твоего дядюшку Жана тоже, — грустно добавила она. Обе одновременно вздохнули, сделавшись очень похожими. Микаэле всего неделю назад исполнился двадцать один год, и она буквально светилась свежестью и обаянием. Красота отметившей в январе свой тридцать восьмой день рождения Лизетт была, конечно, более зрелой. Но она была почти так же свежа и прелестна, как обожаемая единственная дочь. Микаэла, очень похожая на мать, не была ее точной копией. Прямой нос дочери, например, совсем не походил на грациозно вздернутый носик Лизетт. Брови Микаэлы, густые и по-аристократически изогнутые, и чуть более полные, чем у матери, губы придавали лицу особую пикантность и привлекательность. Обе женщины отличались изяществом. Но Микаэла была дюйма на три выше своей маленькой мамочки. Это ее скорее огорчало, чем радовало. Ладную фигуру девушки с полной упругой грудью, узкой талией и округлыми бедрами облегало простое муслиновое платье. Нежная смуглая кожа великолепно смотрелась на фоне блестящих иссиня-черных волос, из-под густых длинных ресниц сверкали бархатно-темные, как южная полночь, глаза. Сочные, напоминающие спелые вишни губы с приподнятыми уголками — “лук Амура” — дополняли портрет Микаэлы, по которому знатоки безошибочно определят, что речь идет о молодой креолке. — И что же мы должны предпринять? — спросила девушка, возвращая письмо матери. — А что можно сделать? — пожала плечами Лизетт. — Американец собрался жить в Новом Орлеане и независимо от нашего желания поступит так, как решил. Микаэла порывисто поднялась с дивана и, стараясь справиться с волнением, сделала несколько шагов по маленькой, милой, хотя и довольно скромно обставленной комнате. У окна девушка остановилась и посмотрела на покрытый лужами двор. — Это все из-за этого Наполеона, — сердито пробормотала она. — Только такой несносный выскочка мог дерзнуть продать нас америкашкам как улов рыбацкого корабля. До сих пор не верится, что могло такое произойти. Мы теперь должны считать себя американцами! Немыслимо! Ведь мы же французы! Креолы! Хотя прошло уже более полугода с того дня, когда жители французской Луизианы узнали о договоре, отдавшем территорию, на которой они жили, едва оперившимся Соединенным Штатам, реальные перемены в их жизни начали происходить всего два месяца назад, в пасмурные дни конца 1803 года. |
