– Столик на одного? – уточняет хостес, эффектная женщина с белоснежной кожей и глазами миндалевидной формы.

Не желая так быстро сдаваться, отвечаю:

– Нет, на двоих.

Хостес ведет меня к круглому столику в углу, у окна. Отсюда можно смотреть на Халстед. Заказываю кофе со сливками и сахаром. Сижу, не спуская глаз со спешащих прохожих. Люди постарше возвращаются с работы домой, молодежь направляется в многочисленные бары Линкольна. Их смех доносится до меня сквозь щели в окнах ресторана. Гляжу на пеструю толпу. Люблю наблюдать за людьми. Деловые мужчины в темно-серых костюмах и ботинках за тысячу долларов, уличные рок-музыканты в одежках из секонд-хенда, матери с нарядными колясками, старик, ловящий такси. Но сегодня ни на кого не обращаю внимания. Высматриваю среди прохожих девушку. Несколько раз кажется, будто в толпе мелькают пряди мокрых русых волос, нейлоновая ткань тонкого пальто, развязавшийся шнурок на ботинке. Уже несколько портфелей приняла за кожаный чемодан, а в визге шин на мокром асфальте мерещится детский плач.

Приходит эсэмэска от Дженнифер – подруга сообщает, что приехала домой с работы, и девочки отлично проводят время. Чтобы скрасить ожидание, проглядываю электронную почту. Почти все письма по работе плюс несколько рекламных. Потом гляжу в окно. Когда же наконец закончится дождь? Похоже, не скоро. Официантка, женщина за сорок с пышными рыжими волосами и прозрачной белой кожей, предлагает принять у меня заказ. Отвечаю:

– Нет, спасибо. Дождусь друзей.

Женщина улыбается и кивает:

– Конечно.

Однако за неимением других занятий принимаюсь изучать меню и останавливаю выбор на французских тостах. Но потом решаю, что ограничусь кофе, ведь мои «друзья» могут и не прийти. Смотрю на часы. Если к семи часам девушка с ребенком так и не появятся, заплачу за кофе, вознаградив официантку щедрыми чаевыми за долготерпение, и сразу отправлюсь домой, где меня ждут фильм, попкорн и тревожные размышления о судьбе девушки и ребенка.

Наблюдаю, как посетители приходят и уходят. Смотрю, как они едят, едва не пуская слюни при виде обильных порций немецких блинчиков и гамбургеров с картошкой фри. Не люблю есть одна. Официантка возвращается и подливает в мою чашку еще кофе. Спрашивает, не принести ли уже счет. Отвечаю, что нет.

Сижу и жду. На часы гляжу каждые две с половиной минуты. Восемнадцать тридцать восемь. Восемнадцать сорок. Восемнадцать сорок три.

И тут замечаю ее. Девушку с ребенком.

Уиллоу

– Ко мне давно никто не относился по-доброму. Только Хайди, – говорю я старухе с серебристо-седыми волосами, слишком длинными для ее возраста. Пожилые женщины обычно стригутся намного короче. Типичная прическа бабушек. Вспоминаю, как мама делала такую стрижку миссис Даль, когда я была маленькая. А еще завивала волосы при помощи ярко-розовых щипцов. Вставляла в розетку и ждала, пока нагреются, а потом больше получаса старательно накручивала на них тонкие темно-серые пряди. Закончив, обрызгивала укладку лаком. Моей обязанностью было подавать маме шпильки, поэтому мы сидели поблизости, в крошечной ванной, и слушали, как миссис Даль долго и нудно рассказывает про искусственное осеменение скота у себя на ферме. Мне было восемь лет, поэтому ничего не понимала, однако, когда мама и миссис Даль произносили какое-нибудь слово по буквам – нарочно, чтобы мы не поняли, – принималась вслух складывать их вместе.