По неведомой причине на Гила ее молчание подействовало еще хуже, чем любые слова.

Он притянул ее к себе так, что больно сдавил ее грудь. Но какая же это была сладкая боль! Он накрыл мягкие губы Оливии, хищно наслаждаясь их нежностью в жестоком, злобном стремлении овладеть, не знающем снисхождения ни к ее юности, ни к отсутствию опыта.

Если бы даже она попыталась протестовать, то вряд ли смогла что-либо предпринять. Поцелуй Гила заглушил в ней всякую способность к сопротивлению, и сразу же ее наполнила жаркая истома, знающая только язык согласия. Мысли Оливии метались в головокружительных спиралях, в то время как тело наслаждалось дивными ощущениями, засасывающими в какую-то сладостную пучину. Почему никто не рассказал ей, что так бывает? Почему она не знала ничего, что подготовило бы ее к этим сказочным, волнующим переживаниям?

Но вот Гил оторвался от ее рта, чтобы проложить нежный путь к пленительному изгибу шеи. Совершенно захваченная чувственным дурманом, она с готовностью подняла вверх голову, открыв место на шее, где лихорадочно бился пульс.

– По-твоему, это ничто? Пустяк? – повторил он свой вопрос и прижался губами к ее коже.

Не говоря ни слова, Оливия лишь отрицательно покачала головой. Ей оставалось только признать, что существовал целый мир различий между тем, что делал Эндрю, и тем, какие чувства пробудил в ней Гил. Как могла она это отрицать? Ведь нельзя же сравнивать грубый яблочный сидр с тончайшим по вкусу шампанским. Но только как понять разницу, если у тебя нет возможности попробовать и то, и другое?

– Это безумие! Ты еще совсем ребенок, – грубо пробормотал Гил.

Оливия никогда не ощущала себя более взрослой, чем в эти минуты. Она была влюбленной женщиной, и ее тело пылало от сознания своей женской сути. Ей так хотелось продлить эти чудесные восхитительные ощущения. Она желала, чтобы они продолжались вечно, всегда. Она мечтала, чтобы Гил любил ее всегда. В отчаянии она впилась пальцами в шелк его рубашки.

– Эндрю не считал меня ребенком, – прошептала она.

– Ему было наплевать на тебя, крошка-кузина.

Означало ли это, что Гилу она, Оливия, дорога? Собирался ли Гил сказать ей о своей любви? Он должен сказать эти слова. Оливия чувствовала, как ее сердце совершило что-то вроде мертвой петли.

– А тебе не наплевать?

Помолчав немного, Гил заговорил, и в его голосе прозвучала затаенная грусть.

– Да, мне не все равно. Я принимаю близко к сердцу доверие Вивьен и не нарушу его... Ты еще слишком молода, слишком неопытна, чтобы играть в подобные игры.

Оливию охватило разочарование. Она наивно ожидала объяснения в любви, а получила вместо того напоминание о том, что в глазах Гила она по-прежнему остается крошкой-кузиной. Интимность, которую они разделяли всего несколько мгновений назад, начинала улетучиваться, и Оливия страстно хотела бы вернуть ее. Но как? Как ей убедить Гила, что она уже не ребенок, а взрослая женщина – женщина, которая любит его, и единственное ее желание – чтобы он отвечал ей любовью на любовь.

– Я... Я не такая уж юная, – прошептала она еле слышно.

– По годам, может быть, да. Но твой опыт говорит, что ты еще совсем девчонка, – ответил Гил хрипло.

Движимая лишь силой неизведанного до сих пор чувства, не думая, куда могут завести ее опрометчивые слова, которые она собиралась сказать, Оливия ринулась навстречу опасности.

– Я не такая уж неопытная, как ты, возможно, думаешь...

Она не успела произнести больше ничего, как руки Гила поднялись к ее обнаженным плечам, вцепились в них.

– На что ты намекаешь, черт побери? – зарычал он, предостерегающе сверкая глазами.

Оливию потрясли и резкая перемена его тона, и боль, причиненная его пальцами, впившимися в плечи. Оливия выговорила, заикаясь, лишь:

– Я.