|
Они читали русские газеты. Они воспринимали мир как русские. Большинству моих тетушек и дядюшек удалось бежать из России и устроиться в Париже. Все они образовали тесный и теплый круг. Встречались семьями. Разумеется, не было и речи о том, чтобы уехать из Парижа на летние каникулы. В сильную жару мы, праздная и умирающая от жажды молодежь, ходили гулять в Булонский лес. Денег у нас не было, и мы, заплатив за полкружки пива, рассаживались на траве за павильоном Арменонвиль и слушали музыку невидимого оркестра, игравшего для любимцев фортуны. Или же, укрывшись в комнате с запертыми ставнями, мечтали в душном сумраке со стаканом свежей воды в руке под невнятный шепот волн, ласкавших песчаный берег. Больше всего радости мне доставляли визиты моего дяди Константина. Это был всегда улыбающийся красивый мужчина с голубыми глазами. Вечно нуждавшийся, но ленивый и беспечный, он никогда не жаловался на судьбу. Из праздности он создал себе религию. Он был неистощим на анекдоты, которые собирал по всему городу и потом пересказывал с апломбом, достойным шансонье. Едва он появлялся с неизменной бутылкой под мышкой («Я прихватил мои припасы», – говорил он), лица отца и матери прояснялись, заботы улетали в окно, жизнь превращалась в спектакль. Его говорливость равнялась его безалаберности. У него была сотня верных способов разбогатеть, но ни один он не доводил до конца. Так, он собирался то наладить домашнее приготовление йогурта, то продавать ставки проигравшимся игрокам, то выпускать новую марку духов. Его великолепные проекты лопались, как мыльные пузыри, и их автор забывал их столь же быстро, как и придумывал. Расписав пути к будущему успеху, он занимал у отца несколько франков. Главным источником его дохода было участие в массовках в кино. За благородные манеры и преждевременно поседевшие волосы его приглашали изображать гостей из высшего общества, прелатов, послов. Я и сам много раз снимался в массовках, чтобы заработать несколько су. Играл я и в рекламных фильмах. Но по разнообразию деятельности в этой области я с моим дядюшкой, разумеется, и не думал равняться.
– Не правда ли, это он вдохновил вас на создание образа мифомана Гийома в вашем первом романе «Обманчивый свет»? – Да. Я сделал его отцом рассказчика, не имеющего ничего общего с моим отцом, который был, как я вам рассказывал, сама уравновешенность, сдержанность и порядочность. – В каком возрасте вы почувствовали потребность писать? – Мне кажется, лет десяти. Я очень тогда дружил с Володей Былининым, а его мать писала по-русски приключенческие романы. Воодушевленные ее примером, мы с Володей решили тоже писать романы, но по-французски. Наше единственное произведение приводило нас в восторг своим названием «Сын сатрапа» (знали ли мы в точности, кто такой сатрап?) и закончилось на первой же главе. Но семя было посеяно, и желание сочинять и рассказывать истории меня уже не оставляло. Играя в солдатиков, я посылал их в сражения не анонимно, нет, я придумывал каждому имя, внешность, характер и, ввергая в запутанные приключения, комментировал их перипетии вслух – для воображаемой публики. Позже, в шестом классе, охваченный желанием и других посвятить в свои вымыслы, я основал газету. Единственный ее экземпляр я целиком сам сочинил и написал и за одно су давал читать товарищам. Главным же моим творением был роман с продолжением «Героическая миссия Жана Мувеля», который так никогда и не был закончен, и сейчас я затрудняюсь сказать, кто был этот Жан Мувель и в чем состояла его «героическая миссия». В том возрасте меня очень влекли журнальчики вроде «Неустрашимого» или «Прекрасных картинок», и собрать их полный комплект было моей заветной мечтой. Как-то родители послали меня за покупками. На несколько су из денег, которые мне дали, я купил иллюстрированную брошюру под завораживающим названием «Кондор из Сиерры». |
