И серая поверхность на глазах набухала.

Вархашш прикрыл глаза. И защитные пластины головогруди раскрылись окончательно.

И тогда Нкрума ударил.

Он напал молча, потому что в горле пересохло от страха, а оба сердца остановились. Нкрума целил в серый шар центрального ганглия.

В голове мелькнуло, что реакцией вархашш обладает отменной.

А тупые зубы его способны перетереть камни.

Удар лапой дробит гранит, что уж о костях говорить, да и вовсе не дело это… глупость… недаром ночная охота официально запрещена. Слишком многие гибнут, пытаясь добыть шкуру вархашша.

Острие копья пронзило ганглий, и что-то лопнуло, обдав Нкруму вязкой слизью. Он же скатился по броне, стремясь оказаться как можно дальше от твари. Вархашш взвился.

Та охота была чудесной.

Тени Древнего города продавили песок. И Нкрума остановился, втянул ледяной воздух. Еще немного, и холод станет ощущаться, несмотря на плотную шкуру.

– Заставляешь ждать, – братец забрался на голову древней статуи.

Никакого уважения к истории.

Разлегся, лапы вытянул, хвостом перед носом твари неведомой машет – было в ней что-то от вархашша, правда, плоскомордого – и ухмыляется.

Довольный…

Подозрительно довольный.

– Где визор? – Нкрума постарался отдышаться.

– Стареешь?

– Старею, – признал Нкрума очевидное.

– Вот! И значит, самая пора пришла тебе жениться… ты же у нас чтишь древние обычаи…

– Не настолько.

В городе привычно пахло камнем. Почему-то запах этот, слегка влажный, терпкий, напрочь перебивал прочие. Да и звуки это место искажало.

Звук капающей воды.

Нкрума несколько раз пытался найти источник, но ни разу не прошел дальше лабиринта. И теперь звук этот вызвал почти непреодолимое желание отправиться навстречу ему.

Вода в пустыне?

Она есть, и Древние знали, где ее найти, так может быть…

– Отдай, – потребовал Нкрума, впрочем, не пытаясь дотянуться до брата.

Но тот сам протянул визор:

– Держи. Но когда станешь помирать в одиночестве, не вздумай меня обвинять.

– Что ты?..

По-прежнему вспыхивали и гасли золотистые лепестки, но давешний голос замолчал, верно, обдумывая, сумеет ли он и вправду устроить личную жизнь Нкрумы.

– Помни мою доброту, – братец зевнул.

– Ты… ты… сырое мясо? Я не ем сырое мясо!

– Начинай. Это пугает.

– И кровь не пью… что ты?..

– Круонцев считают дикарями, – наставительно заметил Гарджо. – Надо соответствовать.

– А снимок?.. Пустыни ради, что за снимок ты им отправил?! Откуда он вообще на мамином визоре взялся?

– Вот не скажу, что и откуда берется на мамином визоре, – Гарджо широко зевнул и соскользнул на песок. – Но снимок хорош. В духе анкеты… и к слову, плащ первопредка тебе к лицу. А уж дубина… возьми ее с собой.

– Зачем?

– Мало ли, хорошая дубина всегда в дороге пригодится.

Нкрума подавил тяжелый стон. Дубина, по легенде, как и плащ, принадлежавшая Первопредку, чье имя оная легенда почему-то не сохранила, была тяжелой и годилась разве что панцири пустынных крабов ломать. Но вряд ли бы матушка одобрила этакое святотатственное использование родового артефакта, которым немало гордилась. И странно, что, получив снимок – Нкрума сделал его, собираясь на ночную охоту, – не содрала с непочтительного отпрыска шкуру. Не иначе, он тогда был далеко, а потом матушка не то чтобы забыла – она никогда и ничего не забывала, но отложила расправу до удобного момента.