|
Тяжесть мечей и задумчивых взглядов… Боли не знают, не чувствуют ран, Не понимают, что значит преграда. Город ли, крепость, гора ли, скала… Что бы ни стало — едино разрушат! И византийских церквей купола Молят спасти христианские души. Но и сам Бог что то бледен с лица… Страх как комок обнажившихся нервов… И под доспехами стынут сердца Старых и опытных легионеров. Хмурое небо знаменья творит, Тучи в движении пепельно пенном. Варвары! Посуху плыли ладьи К окаменевшим от ужаса стенам. Быль или небыль о предках гласит… Ждет лишь потомков пытливого взгляда, Как Святослава порубанный щит На неприступных вратах Цареграда — Ух ты! — тихо восхитился царевич Иван. Вот она, оказывается, какая, твоя поэзия! — Нравится? — Очень. Большой дар тебе Господом дан, очень уж редкое это умение так красно да складно истории рассказывать. Чую, прогремят твои строки в веках… — Ну… на самом то деле это далеко не лучшее мое стихотворение. — Как и всякий поэт, я был весьма падок на простодушную лесть. Такому слушателю хочется читать и читать бесконечно, лишь бы сидел вот так, с распахнутым от восхищения ртом, а я бы вливал ему в уши весь запас собственных стихов о природе, философии или неразделенной любви к прекрасной незнакомке. Но стоило мне об этом подумать, как слева раздался язвительный шепот: — Нет, ты слышал, Циля? Этот неугомонный ниспровергатель Бродского и здесь пытается колдовать… * * * Я обернулся. Близнецы стояли за моей спиной, перемигиваясь, как опытные заговорщики. — Сергей Александрович, отвлекитесь, пожалуйста, от ваших литературных опытов, нам необходимо серьезно поговорить. — Минуточку, Анцифер, я должен извиниться перед моим новым другом. Вас можно представить? — Бессмысленно, Фармазон ведь предупреждал, что другие смертные не могут нас видеть или слышать. — Иван. — Я повернулся к недоумевающему царевичу. — Тут неожиданно пришли мои… м м… как бы это поточнее выразиться… в общем, ангел и черт, помнишь, я рассказывал? Ты их видеть не можешь, потому что они мои личные духи. Мы тут поболтаем немного, а? — Да, конечно, о чем разговор! — с несколько преувеличенной готовностью отодвинулся он. Не спешу осуждать парня, на его месте я еще быстрее принял бы сам себя за психопата. Представляю, как это выглядело со стороны… — Серега, — начал черт, виновато уставясь в пол. — Мы тут перетерли на досуге и решили… В общем, я, конечно, виноват, но… Между прочим, ты человек образованный и отлично знал, с кем связываешься! — Фармазон! — укоризненно покачал головой Анцифер. — А чего?! — огрызнулся нечистый. — Нечего все на меня валить! У него своя голова есть? Тоже мне теленок на веревочке — куда повели, туда и пошел. Пусть впредь сначала думает, а потом делает. Чем, кстати, и мне задачу усложнит… — Ребята, я устал. Меня тут казнить собираются, давайте отсюда выбираться. — За этим мы и пришли. Сереженька, вопрос о ваших панибратских отношениях с вон тем лукавым искусителем мы обсудим позднее, в другом месте и другой обстановке. Сейчас мой долг и моя святая обязанность — не допустить вашей бессмысленной гибели. Дело выглядит так — мы с Фармазоном способны проводить тебя сквозь миры. — Я не один, мне еще и товарища вызволить надо. — Увы, при всем моем расположении к человеку, которого вы называете другом, это невозможно… Я очень сожалею, но подобные чудеса не в нашей компетенции. — Короче, — вмешался Фармазон, он вообще не мог молчать больше двух минут, справедливо полагая, что без его вредительского участия все рухнет. |
