Земля уходила из-под ног у Саши Латынина в эти минуты. Все ожидаемое многообразие жизни оборачивалось одной серой, однообразной нотой: герой нашего времени, образец для подражания оказался примитивным грабителем. Но Саша не ощущал этой банальности, а значит, следующего за ней разочарования. В этот момент он ощущал один только ужас.

Марат между тем сменил тон на более спокойный:

- Кстати, за папочкину квартиру можешь не беспокоиться. Раз ты теперь с нами, с ней ничего не случится. И еще. Вот тебе три сотни, это твоя доля, для начала. Бери, бери, - уже жестче добавил Марат, увидев, что Саша не хочет, - я ж тебе говорил: от заработанного не отказываются, а лишнее только на суде дают!

Сашу передернуло так, будто глотнул хины. Давешняя забавная прибаутка повернулась к нему новой, жуткой и реальной стороной. И Саша взял деньги. Потом он мне объяснил, что попросту побоялся не взять. С этой минуты и до самой встречи со мной он почти все время боялся.

Да, тяжелые времена начались в его жизни. Он вдрызг разругался с преданной Диной, которая лезла к нему со своим участием. (Теперь-то он понимает, что сердился на нее за то, что не мог ей всего рассказать. А не мог потому, что боялся. И еще потому, что было стыдно.) Ходил злой, издерганный. И - одинокий. Так продолжалось несколько дней, и все это время в нем зрело решение: бежать. А когда оно окончательно созрело, он пришел к единственному взрослому, которому мог показать свои стихи и доверить тайну. Он пришел к Кригеру.

Кригер, как видно, хорошо оценил степень опасности. Он был великим идеалистом, но прожил долгую и не всегда легкую жизнь, у него имелся за плечами опыт этой жизни, и он понял, что здесь пороть горячку не следует. Кригер не стал звонить во все колокола, опасаясь, как бы с водой не выплеснуть и ребенка. И он написал мне письмо с просьбой о помощи.

Вот теперь, излагая ход событий, неизвестных мне до встречи с Сашей Латыниным, я, можно сказать, подхожу к самой что ни на есть кульминационной точке. Скажем прямо, кульминация эта мало была обусловлена предыдущим развитием действий. Скорее, следует отнести ее к категории незапланированных случайностей (не забывая при этом, что случайность есть категория закономерности). Но так или иначе, а она оказала решающее влияние на все: одни события ускорила, другие вообще поставила с ног на голову. Саша нашел пистолет.

Саша нашел пистолет в своей собственной квартире. Рылся на антресолях в поисках старого рюкзака, с которым собирался уезжать из Москвы, и наткнулся на него в самом углу. Пистолет лежал, прикрытый сверху грудой тряпок. Табличка на его рукоятке не оставляла сомнений, кому он принадлежит: "Тов. Долгополову Д.Л. За верную службу Родине".

Саша спустился со стремянки и стоял в коридоре, тупо рассматривая эту надпись, когда отворилась дверь отцовского кабинета. Виктор Васильевич повел себя неожиданным образом. Мягко забрав у Саши пистолет и положив в карман, он обнял сына за плечи и увел к себе. Здесь он посадил Сашу в кресло напротив себя, взял его руки в свои и долго молчал, то ли решаясь на что-то, то ли собираясь с мыслями...

Сухов слушал меня внимательно, машинально рисуя на листке бумаги кружки и квадратики, но я заметил, что в процессе моего рассказа между бессмысленными каракулями появились две-три короткие записи, причем одна даже с тремя восклицательными знаками. Я ликовал.

Разумеется, все это я рассказывал Сухову в несколько более упрощенном виде, без особых прикрас и лирических отступлений: только факты. Однако некоторых театральных эффектов я все-таки не чурался и, дойдя до того места, когда Виктор Васильевич застукал Сашу в коридоре с пистолетом в руках, сделал паузу, во время которой Сухов отложил ручку, откинулся на спинку стула, вздохнул и пробормотал:

- Да, что-то в этом роде мы предполагали.

- Вот как, - сказал я с сожалением. Театральный эффект пропал даром.

Сухов взглянул на меня и усмехнулся.