|
Углы темно красных, как вино, губ Гирландайо дернулись – это означало, что ответ мальчика ему понравился. – Умеешь ты рисовать? – Я умею учиться. Граначчи, горя желанием прийти на помощь другу, но несемся признаться, что он таскал потихоньку у Гирландайо гравюры и давал их перерисовывать Микеланджело, сказал: – У него прекрасная рука. Он изрисовал все стены отцовского дома в Сеттиньяно. Там есть такой сатир… – А, мастер по стенным росписям, – усмехнулся Гирландайо. – Соперник для меня на склоне лет. Все чувства Микеланджело были в таком напряжении, что он принял слова Гирландайо всерьез. – Я никогда не пробовал писать красками. Это не мое призвание. Гирландайо что то хотел сказать в ответ, но тут же поперхнулся. – Я тебя мало знаю, но если говорить о скромности, то ты наделен ею в должной мере. Значит, ты не хочешь быть моим соперником не потому, что у тебя нет таланта, а потому, что равнодушен к краскам? Микеланджело скорее почувствовал, чем услышал, как укоризненно вздохнул за его спиной Граначчи. – Вы не так меня поняли. – Ты говоришь, что тебе тринадцать лет, а посмотреть – так ты очень мал. Для тяжелой работы в мастерской ты выглядишь слишком хрупким. – Чтобы рисовать, больших мускулов не требуется. И тут Микеланджело понял, что его поддразнивают, а он отвечает совсем невпопад и к тому же повысил голос. Все ученики, повернув головы, уже прислушивались к разговору. Через минуту Гирландайо смягчился: у него, по сути, было отзывчивое сердце. – Ну, прекрасно. Предположим, ты для меня делаешь рисунок. Что бы ты нарисовал? Микеланджело оглядел мастерскую, пожирая ее взглядом, как деревенские парни на осеннем празднике вина пожирают виноград, засовывая его в рот целыми гроздьями. – Могу нарисовать вот хоть вашу мастерскую! Гирландайо пренебрежительно рассмеялся, словно бы найдя выход из неловкого положения. – Граначчи, подай Буонарроти бумагу и угольный карандаш. А теперь, если вы ничего не имеете против, я снова примусь за свою работу. Микеланджело сел на скамейку около двери, откуда мастерская была видна лучше всего, и приготовился рисовать. Граначчи не отходил от него ни на шаг. – Зачем ты выбрал такую трудную тему? Не спеши, рисуй как можно медленней. Может, он и забудет о тебе… Глаза и рука, трудясь, помогали друг другу, они выхватывали из просторного помещения мастерской и заносили на бумагу самое существенное: длинный дощатый стол посредине с сидящими по обе его стороны учениками, помост, на помосте возле окна Гирландайо, склоненного за работой. Только теперь, впервые с той минуты, как Микеланджело переступил порог мастерской, он начал дышать ровно и спокойно. Вдруг он почувствовал, что кто то подошел и встал у него за спиной. – Я еще не кончил, – сказал он. – Хватит, больше не надо. – Гирландайо взял листок и минуту разглядывал его. – Не иначе как ты уже у кого то учился. Не у Росселли? Микеланджело знал, что Гирландайо давно питает неприязнь к Росселли, своему единственному во Флоренции сопернику: у того тоже была художественная мастерская. Семь лет назад Гирландайо, Боттичелли и Росселли по приглашению папы Сикста Четвертого ездили в Рим расписывать стены только что отстроенной Сикстинской капеллы. Росселли добился расположения паны, угодив ему тем, что применял самую кричащую красную, самый яркий ультрамарин, золотил каждое облачко, каждую драпировку и деревцо, – и таким путем завоевал столь желанную им денежную награду. Мальчик отрицательно покачал головой: – Я рисовал в школе Урбино, когда учитель отлучался с уроков, рисовал и с фресок Джотто в церкви Санта Кроче, и с фресок Мазаччо в церкви дель Кармине. |
