Я помню, что не так давно я писала, что рас­пространенные способы самоубийства противны мне своей вульгарностью. Но, представьте, вы­бранный мной вариант заставил меня изменить свое мнение. Ни много ни мало. Сама не ожидала.

Я сделаю это во время премьеры. В самом конце спектакля. Стоя в одиночестве на сцене и произнося положенные слова, я подам знак Вальдемару, который должен сверху подсвечивать ме­ня, и он скинет мне конец веревки, которую я загодя привяжу к балке; Вальдемар наверняка со­гласится; он уже полтора года смотрит на меня таким  взглядом, в общем, с ним все ясно; причем он знает, что шансов у него нет, но Вальдемарчик готов на все, лишь бы не расставаться с надеждой. А потом я спокойно и чинно залезу на книжный шкаф, который служит частью декораций, и уже стоя там, договорю свой текст, надену петлю и спрыгну, моего веса, я надеюсь, хватит, чтобы ве­ревка, натянувшись, переломила мне шею, я по­смотрела в интернете, еще как хватает, если толь­ко я рассчитала правильно.

Таков мой план. Особенно бодрит, что все это произойдет на глазах педсовета и родителей, по большей части считающихся, естественно, самыми благочестивыми, добрыми самаритянами нашего города, они будут в полном отпаде и станут ис­кать виноватого, кто же сплоховал, кто не сделал все, чтобы помочь мне прожить этот трудный пе­риод. Обо мне долго будут судачить.

Еще меня радует, что эта затея совершенно не в моем стиле. Кто бы мог подумать, что меня пре­льстит такая финальная сцена. Кто бы мог поду­мать, что во мне пропадает великая актриса.

18 января

Я была уверена, что если я когда-нибудь ре­шусь на то, на что я теперь решилась, то буду жутко нервничать и трястись, но я спокойна и расслаблена. Чувствую, что готова. Так хорошо мне давно не было. Констанция высказалась по этому поводу сегодня. Ты выглядишь гораздо луч­ше, заметила она. Спасибо, сказала я. А она по­интересовалась, как насчет лошадок — теперь я готова? Я ответила «может быть» и предложила попробовать на следующей недельке, после теат­ральной премьеры.

Где-то я читала, что собирающиеся уйти из жизни — эгоисты. Им плевать, что остающиеся бу­дут чувствовать вину или раскаяние. Это правда, меня подобные мысли не посещают. Такой безмя­тежной я не бывала много лет.

Прогуляла второй урок и незаметно пробралась в физкультурный зал, привязала веревку. Узел по­лучился о-го-го, выдержит наверняка.

Стала искать Вальдемара, чтобы уговориться насчет веревки, но сказали, он ушел домой — се­стренка заболела, а родители заседают в Стортин­ге или где-то еще, так что с ней должен сидеть он. Обычная история. Вольдемар, добрая душа, слиш­ком хорош для нашего мира. Правда. Через не­сколько лет наверняка тоже подсядет на иглу, как Констанция.

Я подумала, что нужно написать родствен­никам письмо. Первыми в дом наверняка войдут Биттен и Тронд. На столе их должно ждать пись­мо. Но писать собираюсь только о практических вещах. Никакого нытья про горе и тоску, никаких прощаний. Сдержанно и просто. Напишу, что род­ственники могут поделить между собой все, что есть в доме, но сам дом надлежит продать и на вырученные деньги учредить фонд или комитет или не знаю что имени меня, куда смогут обра­щаться те, кому невмоготу жить. То есть человек не просто хандрит, а готов вот-вот свести с жиз­нью счеты, как я это сделаю через два дня. В фон­де будут выдавать вспомоществование, чтобы че­ловек мог куда-нибудь съездить, или купить сти­ральную машину или лодочный мотор, мало ли что, или еще как-то порадовать себя.