Не задумываясь, он заговорил теперь по-английски:

– Если бы ты был бессмертен! Если бы ты смог открыть глаза и посмотреть на современный мир! Как жаль, что мне нужно ждать чьего-то разрешения, чтобы стянуть эти жалкие бинты и взглянуть на твое лицо!

Лицо. Неужели что-то в нем изменилось? Нет, это игра солнечного света. Правда, теперь лицо казалось чуть по­полневшим. Машинально Лоуренс потянулся, чтобы дотронуться до него, но рука его замерла на полпути.

Он снова заговорил на латыни:

– Сейчас тысяча девятьсот четырнадцатый год, Великий Царь. И имя Рамзеса Великого известно всему миру – так же, как имя вашей последней царицы.

Внезапно за его спиной послышался шорох. Это был Генри.

– Разговариваешь на латыни с Рамзесом, дядя? Может, проклятие уже сказалось на твоих мозгах?

– Он понимает латынь, – ответил Лоуренс, все еще глядя на мумию. – Разве нет, Рамзес? И греческий он по­нимает. А также фарси и этрусский и многие другие языки, забытые миром. Кто знает? Возможно, он знал язык древних северных варваров, который много веков назад стал вашим родным английским. – И Лоуренс снова перешел на латынь: – Послушай, в нынешнем мире так много разных чудес, Великий Царь. Я могу показать тебе столько удивительных вещей…

– Не думаю, что он слышит тебя, дядя, – холодно произнес Генри. Послышался звон стекла. – Во всяком случае, надеюсь, что не слышит.

Лоуренс резко обернулся. Зажав кожаный портфель под мышкой, Генри правой рукой держал крышку одного из кувшинов.

– Не дотрагивайся до него! – прикрикнул Лоуренс. – Это яд, кретин. Все они наполнены ядами. Достаточно капли, чтобы ты стал таким же мертвым, как он. То есть если он на самом деле мертв. – Один вид племянника вызывал у Лоуренса страшный гнев, особенно сейчас, в эти минуты.

Лоуренс повернулся к мумии. Ничего себе, даже руки кажутся пополневшими. И одно из колец чуть не прорвало тугую ткань. Всего несколько часов назад…

– Яды? – переспросил за его спиной Генри.

– Это настоящая лаборатория ядов, – пояснил Лоуренс. – Тех самых ядов, которые перед самоубийством испытывала на своих беззащитных рабах Клеопатра.

А впрочем, зачем впустую тратить на Генри эту бесценную информацию?

– Какая эксцентричная подробность, – отозвался племянник цинично, с сарказмом. – А я – то думал, что ее укусила змея.

– Ты полный идиот, Генри. Ты знаешь историю хуже, чем египетский погонщик верблюдов. Перед тем как остановить свой выбор на змее, Клеопатра перепробовала сотни ядов.

Он обернулся и холодно взглянул на племянника, который дотронулся до бюста Клеопатры, небрежно проводя пальцами по мраморному носу и глазам.

– Ладно, я думаю, это не меняет дела. А монеты? Неужели ты собираешься отдать их Британскому музею?

Лоуренс присел на походный стульчик и обмакнул перо. На чем он остановился? Невозможно сосредоточиться, когда отвлекают.

– Тебя интересуют только деньги? – холодно спросил он. – А на что они тебе? Все равно ты спустишь их за игорным столом. – Он посмотрел на племянника. Когда с этого красивого лица стерся отблеск юношеского огня? Когда самовлюбленность ожесточила черты и состарила его, когда оно стало таким безнадежно скучным? – Чем больше я тебе даю, тем больше ты проигрываешь. Ради бога, возвращайся в Лондон. К своей любовнице или к подружкам из мюзик-холла. Главное, убирайся отсюда.

Снаружи донесся отрывистый резкий звук – со скрежетом затормозила на песчаной дороге еще одна машина. В пещеру вошел темнокожий слуга в испачканной глиной одежде. В руках у него был поднос с завтраком. За ним сле­дом вошел Самир.

– Я больше не могу их сдерживать, Лоуренс, – сказал ассистент.