Строго говоря, было как раз наоборот — кладбища на протяжении веков возникали около церквей. И только после революции, когда церкви заменили партийные и государственные учреждения, хоронить людей стали где угодно, в неосвященной земле… Действительно, не устраивать же кладбища вокруг райкомов партии! Правда, на Красной площади у Кремлевской стены все-таки создали главное кладбище Советского Союза. Не лежать же Ленину в одиночестве…

Епископ Иннокентий последние годы был озабочен тем, чтобы на каждом православном кладбище столицы и области была возведена хотя бы часовня. То, что на одном кладбище рядом с православными покоились католики, иудеи, мусульмане, а в большинстве своем атеисты, роли никакой не играло — Бог, по определению, един. Епископ знал примеры, когда в западных областях при необходимости православный священник мог отпеть католика и, наоборот, — ксендз молился за православного. И только закоренелые атеисты обходились вообще безо всякого напутствия, оно им было просто не нужно.

Кабинет владыки в здании Московской патриархии был небольшим и уютным. Стены были завешаны иконами, в простенке между окон висел портрет Патриарха. Высокий седобородый епископ приподнялся, протянул Хвостову белую холеную руку и жестом указал на кресло, стоявшее у стола.

— Наконец-то изволили пожаловать, Матвей Иванович, — произнес он глубоким зычным голосом человека, привыкшего произносить проповеди. — Я уж думал, самому придется к вам на аудиенцию напрашиваться.

Хвостов слегка покраснел.

— В суть дела входил, владыко…

— Ну и как, вошли? — прищурился епископ.

— Вошел… — хмыкнул «главный кладбищенский сторож». — Так вошел, что выйти не могу.

— Что ж так?

— Знал я, что вокруг кладбищ атмосфера, прямо скажем, удушливая… Но чтобы до такой степени! — Хвостов развел руками.

— А что ж вы хотели, почтеннейший? — спросил епископ. — Столько лет людей отучали верить, что жизнь земная суть только преддверие жизни вечной. Столько кладбищ в одной Москве под нож бульдозеров пустили! На костях предков теперь лавочки стоят, а на лавочках алкоголики водку пьют и молодежь целуется. Гранитом и мрамором надгробий стены в метро облицовывали… А что нечестивцы на смерти братьев своих деньги зарабатывают — так это само собой разумеется. На чем теперь не зарабатывают?

— Время такое…

— Ну да, как сказал поэт, «времена не выбирают, в них живут и умирают»… Судите сами: многие века человек знал, что, где бы он ни умер, пусть даже один как перст, в нищете, — он будет похоронен по обряду той религии, которую он при жизни исповедовал. И проводит его в последний путь не пьянчуга землекоп, а священник; и грехи ему отпустят, и похоронят его в освященной земле. И могилку его долгие годы никто не порушит, пока, во всяком случае, хоть кто-то жив из тех, кто помнит его. А предков раньше не до третьего колена помнили — и не только дворяне древних родов, но и простые пахари…

— Ну, владыко, и раньше по-разному бывало, — заметил Хвостов. — Кому-то мраморные склепы строили, которые и поныне стоят, а кому-то крест деревянный — и вся память.

— Не про то говорим, — покачал головой епископ. — Бог людей равными сотворил, а они сами уж на богатых и бедных разделились. Но разве было раньше такое: чтобы покойника на холме похоронить, чтобы могилку вода не размывала, заплатить надо?! Или, скажем, чтобы могилы иноверцев оскверняли… Правда, иудея на христианском погосте никто хоронить бы не стал. У каждой веры свое место было.

— Что было, то прошло, владыко, — сказал Хвостов.