Беркхальтер хлопнул ладонью по столу.

— Это нелепо. Я не стану этого делать!

— Ладно, — деловито сказал Мун. — Твоя жена с ним драться не может. И если Этель читала мысли миссис Рейли и разболтала об этом, то Рейли имеет полное право…

— Неужели ты думаешь, что мы не понимаем опасности подобных поступков? — тихо спросил Беркхальтер. — Этель не имеет привычки читать мысли, так же как и я. Это бы плохо кончилось — для нас. И для любого другого Болди.

— Не для безволосых. Для тех, кто носит парики. Они…

— Они дураки, и из-за них все Болди пользуются дурной славой. Во-первых, Этель не читает мысли, и не читала их у миссис Рейли. Во-вторых, она не болтает.

— Миссис Рейли — истеричка, в этом сомнений нет, — сказал Мун. — Об этом скандале начали говорить, и в чем бы там ни было дело, миссис Рейли вспомнила, что потом встретила Этель. Во всяком случае, она из тех, кто ищет козла отпущения. Я скорее готов предположить, что она сама проболталась, и теперь боится, чтобы муж ее не заподозрил.

— Я не собираюсь принимать вызов Рейли, — упрямо сказал Беркхальтер.

— Тебе придется это сделать.

— Слушай, Док, может быть…

— Что?

— Ничего. Есть идея. Она может сработать. Забудь об этом; мне кажется, я нашел нужное решение. Во всяком случае, оно единственное. Я не могу допустить дуэли, это уж точно.

— Ты не трус.

— Есть одна вещь, которой боятся все Болди, — сказал Беркхальтер, — и это — общественное мнение. Я просто знаю, что убью Рейли. Вот по этой причине я никогда в жизни не дрался на дуэли.

Мун отпил кофе.

— Хм-м. Я думаю…

— Не стоит. Есть еще кое-что. Я не удивлюсь, если мне придется отослать Эла в специальную школу.

— С мальчиком что-то не так?

— Он превращается в великолепного правонарушителя. Его учитель вызывал меня сегодня утром. Запись было интересно послушать. Он говорит странно и странно себя ведет. Он позволяет себе мерзкие выходки по отношению к своим друзьям, если только они у него еще остались.

— Все дети жестоки.

— Дети не знают, что значит жестокость. Именно поэтому они жестоки; им неведомо сочувствие. Но Эл превращается… — Беркхальтер безнадежно махнул рукой. — Он превращается в юного тирана. Учителю кажется, что его ничто не беспокоит.

— Но все же это нельзя еще считать ненормальным.

— Я не сказал тебе самого худшего. Он становится очень эгоистичным. Слишком эгоистичным. Я не хочу, чтобы он превратился в одного из тех Болди без париков, о которых ты упоминал. — Беркхальтер не сказал о другой возможности — паранойе, безумии.

— Должно быть, он где-то набрался этих вещей. Дома? Едва ли, Эд. Где он еще бывает?

— Там же, где все. У него нормальное окружение.

— Я думаю, — сказал Мун, — что у Болди необычные возможности в деле обучения молодежи. Мысленная связь… а?

— Да. Но… я не знаю. Беда в том, — едва слышно продолжал Беркхальтер, — что я молюсь Богу, чтобы я не был не таким, как все. Мы не просили, чтобы нас сделали телепатами. Может быть, со стороны это кажется странным, но я просто личность — и у меня свой собственный микрокосмос. Люди, имеющие дело с социологией, склонны забывать об этом. Они умеют отвечать на общие вопросы, но ведь каждый конкретный человек — или Болди пока он живет, должен вести свою собственную войну сам.