И он знал, как заставить Болди сделать это. Если… когда… начнется погром, вирус и Апокалипсис обрушатся на мир. Тогда не будет выбора. Когда твоя жизнь зависит от смерти врага, ты не колеблешься. Но когда враг твой брат…

В том-то и заключалось различие. Для обыкновенных Болди человеческая раса была близко родственной. Для параноиков она была лишь волосатыми полу-людьми, достойными только истребления. Поэтому Джаспер Хорн использовал все известные ему способы, чтобы вызвать беду. Ускорить погром. Чтобы быть уверенным в том, что Болди выпустили вирус и уничтожили волосатых людей.

И Хорн действовал в децентрализованном после Взрыва обществе, построенном на страхе, до сих пор очень реальном страхе. Сегодня уже никакие из будущих шагов не казались возможными. Общество балансировало между новым уплотнением и дальнейшим расширением, и каждый человек, каждый новый город пристально наблюдал за остальными. Ведь как можно было доверять другому, не зная его мыслей?

Америкэн Ган и Свитуотер, Дженсенз Кроссинг и Санта-Клара, и все остальные, разбросанные по дуге континента. Мужчины и женщины в городах, занимающиеся своими делами, растящие своих детей, обслуживающие свои сады, магазины и фабрики. Большинство из них был нормальными людьми. И в каждом городе жили и Болди, растя своих детей, занимаясь своими магазинами. Вполне дружелюбно со всеми. Но не всегда… не всегда.

А сейчас уже которую неделю над всей нацией каталась сырая и гнетущая жаркая волна, постепенно поднимавшая агрессивность. И все же, если не считать нескольких случаев поножовщины, никто не решался нанести первый удар. Все люди были вооружены, и каждый город имел запас атомных бомб и мог ответить на удар с убийственной точностью. Время для погрома уже более чем созрело. Однако еще не образовалась толпа. Потенциальные линчеватели еще не договорились о мишени.

Но Болди были в меньшинстве.

Все, что требовалось — это ускоряющий толчок, и параноики делали для этого все, что могли.

Коуди взглянул на серое каменное небо пещеры и протянул руку с ключом к замку двери квартиры жены. Уже вставив ключ, он заколебался, на сей раз не от нерешительности, а потому, что почти наверняка знал, что ждало его внутри. Между его бровями залегла глубокая морщина, и все мелкие черточки лица были сведены и пребывали в постоянном напряжении, которое не отпускала ни одного Болди с первого момента, когда они вошли в пещеру.

Каменный свод собирал и накапливал такую сложную путаницу мыслей, отражающихся от стен, переплетающихся и смешивающихся в стесненный галдеж. «Вавилонская Пещера», — язвительно подумал Коуди и почти уверенно повернул ключ. За дверью он сменит один Вавилон на другой. Стены дадут ему некоторую защиту от внешних облаков спертой мрачной обиды, но внутри было нечто, что нравилось ему даже меньше. И все-таки он знал, что не может уйти, не повидав Люси и ребенка.

Он открыл дверь. Гостиная с широким, удобным, зеленым, как мох, диваном-полкой вдоль трех стен, казавшимся почти черным под полками с катушками книг, с разбросанными цветными подушками, неяркими светильниками, выглядела достаточно ярко. За витой готической решеткой, напоминая освещенный изнутри маленький храм, горел электрический камин. Через широкое окно в оставшейся стене он видел отражение на улице огней соседней гостиной Ральфа, а через дорогу — Джун и Хью Бартонов в их гостиной, пьющих предобеденный коктейль перед электрическим камином. Это выглядело приятно.

Но здесь все ясные цвета и сияние были приглушены глубокими всплесками отчаяния, окрашивающими все дни жены Джеффа Коуди, и увы сколько же это тянулось? Ребенку было три месяца.

Он позвал:

— Люси?

Ответа не было.