— Я не могу сейчас открыть кассу и отдать вам деньги, — сумела наконец проговорить она. — Шенай-ханым, уходя на обед, закрывает кассу на ключ, а ключ уносит с собой. Это всегда меня задевало. — Она опять заплакала, прижавшись головой к моей груди. Я продолжал медленно, нежно гладить ее прекрасные волосы. — Я работаю здесь, чтобы знакомиться с людьми, чтобы интересно проводить время, а не ради денег, — продолжала всхлипывать Фюсун.

— Люди и из-за денег работают, — не подумав, подправил я.

— Да уж, — вздохнула она с видом обиженного ребенка. — У меня отец на пенсии, бывший учитель... Две недели назад мне исполнилось восемнадцать лет, и я решила перестать быть для родителей обузой.

Змей страсти все выше поднимал во мне коварную голову, и я, испугавшись, убрал руку от ее волос. Она сразу это почувствовала, сделала над собой усилие успокоиться, и мы отошли друг от друга.

— Пожалуйста, не говорите никому, что я плакала, — попросила она, промакивая платком глаза.

— Обещаю, Фюсун, — улыбнулся я. — Клянусь, это будет нашей общей тайной!

Она посмотрела на меня, будто удостоверяясь в истинности моих слов.

— Пусть сумка останется здесь, — предложил я. — А за деньгами приду потом.

— Конечно, оставляйте, только сами за деньгами не приходите, — умоляюще сказала Фюсун. — Шенай-ханым замучает вас, будет твердить, что сумка не поддельная.

— Тогда давай на что-нибудь поменяем, — меня устроил бы теперь любой вариант.

— Нет, я не согласна, — она, как обидчивая школьница, упрямо отвергла мое предложение.

— Да ладно тебе, это не важно...

— Для меня важно, — гордо возразила Фюсун. — Когда Шенай-ханым вернется, я сама заберу у нее деньги.

— Не хочу, чтобы тебе попало от нее, — я не сдавался.

— Ничего. Справлюсь, — улыбка озарила ее розовым светом. — Скажу, что у Сибель-ханым уже есть точно такая сумка, поэтому вы ее и вернули. Идет?

— Хорошая мысль, — согласился я. — Тоже скажу это Шенай-ханым.

— Нет, вы ей, пожалуйста, ничего не говорите. Она сразу начнет вас расспрашивать. И в магазин больше не приходите. Я оставлю эти деньги тете Веджихе.

— Ой, ради бога, давай не будем вмешивать мою маму. Она слишком любопытная.

— А где мне тогда оставить вам деньги? — спросила Фюсун, выказав удивление одним взмахом ресниц.

— В «Доме милосердия», проспект Тешвикие, сто тридцать один, у мамы есть квартира, — объяснил я. — Перед тем как уехать в Америку, я часто уединялся там, читал, слушал музыку. Там очень хорошо, из окон виден красивый сад... Да и сейчас каждый день, с двух до четырех, я хожу туда после обеда.

— Хорошо. Я и принесу туда ваши деньги. Какая квартира?

— Четыре, — тихо сказал я. Еще тише прозвучали следующие слова: — Второй этаж. До свидания.

Ведь мое сердце сразу разобралось в том, что происходит, и теперь колотилось как сумасшедшее. Прежде, чем броситься на улицу, я, собрав все силы, в последний раз постарался взглянуть на нее как ни в чем не бывало. Но, стоило мне сбежать из магазина, стыд и раскаяние смешались с моими радужными фантазиями, и от чувства едкой радости тротуары Нишанташи на чрезмерной майской полуденной жаре загадочным образом начали казаться мне ярко-желтыми. Ноги вели меня далеко от тени, от плотных козырьков и тентов в сине-белую полоску, прикрывавших витрины, и вдруг в одной из них я увидел ярко-желтый графин, и какой-то внутренний голос подсказал мне купить его. В отличие от других вещей, приобретенных беспричинно, этот желтый графин простоял на нашем обеденном столе — сначала на столе родителей, а потом у нас с матерью — без малого двадцать лет.