— Видимо, тогда я была храбрее, — пробормотала Харриет с набитым суфле ртом.

— Да, наверно. Но, честно говоря, доктор Дрю, входящий через дверь в сад, — не такое уж необычное зрелище. Мне он показался чертовски привлекательным в вечернем костюме. Интересно, куда он отправился, — с заблестевшими глазами заметила она. — Вокруг не много людей, ради кого стоит так одеться на званый обед.

— Возможно, он обедал не у наших соседей, — ответила Харриет.

Гэй явно заинтриговало предположение сестры. Она подлила себе вина.

— Возможно, он пригласил кого-то на обед… на вечер. Такой необычный мужчина, очень видный и светский, в таком захолустье явно не в своей стихии. Давай как-нибудь пригласим его на обед.

— Считается, что ты приходишь в себя после жестокого удара, — напомнила ей Харриет. — А вдовы на ранних стадиях вдовства обычно не развлекают своих врачей. Вероятно, будет лучше, если ты немного подождешь.

Но Гэй только улыбнулась и с нетерпением ждала, пока горничная подаст блюдо с дикой уткой.

— Возвращаясь к твоему обмороку… — начала она.

— Нет, нет! — взмолилась Харриет. — Я сама его не понимаю и не горжусь, что поставила себя в дурацкое положение. — Она не знала, почему все еще скрывает от сводной сестры находку на чердаке. Во-первых, сейчас, в столовой, Харриет уже не очень верила, что на самом деле наткнулась на живописное полотно, похожее на портрет Филипа Дрю в костюме эпохи Регентства. Лучше она предпримет еще одну вылазку на чердак и убедится наверняка, прежде чем что-нибудь расскажет.

Этим вечером Гэй раскладывала пасьянс, а Харриет села за фортепиано и праздно пробежала пальцами по клавишам. На крышке фортепиано все еще стояла коробка со снотворным. Но Харриет не собиралась пользоваться пилюлями.

Ей не нужно успокаивать нервы лекарствами.

Глава 3

Следующий день был одним из тех погожих деньков, что обещают возвращение лета, хотя оно уже улетело на золотых крыльях, а толстый ковер листьев на дороге ясно говорил, что осень уже вступила в свои права.

Харриет взяла мольберт в сад и решила написать садовую стену. Над стеной виднелись конюшенные часы, и ей удалось ввести часы в картину… и флюгер на их верхушке, и буйство виргиний, густо увивших одну из пристроек.

Картина получалась вполне реалистическая, так как Харриет не была настоящей модернисткой. К своей живописи она подходила по-модернистски, но с исключительной осторожностью, и главным ее коньком было смешение цветов. Цвет завораживал ее… и она щедро пользовалась красками — но с определенной долей самоограничения. До сих пор Харриет удалось продать мало картин, и она очень жалела, что, скорее всего, не сможет попасть в Лондон к началу своей выставки — ради нее она как проклятая работала несколько месяцев — и вынуждена положиться на помощь друга, который сообщит ей позже, как прошел показ.

Хотя Гэй сказала, что обойдется и без нее, Харриет слишком хорошо знала, что, когда придет время ехать в Лондон, на Гэй навалится очередной приступ скорби и она не посмеет покинуть бедную сестру.

Вечером Харриет, в светло-коричневых брюках, бледно-желтом свитере, с распущенными волосами, любовно склонилась над мольбертом и, с головой уйдя в любимое дело, испытывала огромное удовольствие, как вдруг в ее уголке сада появился доктор Дрю, приблизился и, прежде чем заговорить, немного понаблюдал за ее работой.

— Неплохо. — Похвала прозвучала холодно и словно сквозь зубы, Харриет откинула волосы и посмотрела на доктора со сдержанной неприязнью.