– Че-ло-ве-ку до-мо-ви-ту-у-у, – речитативом подхватывает хор, разливается на всю улицу.

Но священник не дает упасть, замереть последней ноте, и поспешно, наставительно звучит снова его надтреснутый тенорок:

– Иже изыди купно утро наяти делатели в виноград сво-о-ой!

Надежда не понимает, что значит «утро наяти делатели в виноград свой». Но ей хорошо, сердце обмирает от приобщения к какой-то высокой и непостижимой тайне.

А народ валом валит, и за молодыми хвостом тянется, и по сторонам стеной стоит. Надежда ловит быстрый шепот да пересуды:

– Щеки-то, будто свеклой натерты…

– Да у нее веки вроде припухлые. Плакала, что ли?

– Чего плакать? От радости, поди, скулит. Вон какого молодца окрутили!

– Говорят, она колдовского роду… Видишь, прищуркой смотрит…

– Бочажина… Все они из болота, все колдуны…

А уж гуляли-то, гуляли. Три дня дым стоял коромыслом. А на четвертый день собрались опохмелиться; пришла баба Стеня-Колобок, Митрия Бородина жена, про нее говорили: что вдоль, что поперек; и загремела, как таратайка:

– Татьяна! Максим! Наталья! Чего нос повесили? Иль не знаете, что с похмелья делают? Вот вам лекарство! – хлоп на стол бутылку русско-горькой…

Максим поставил вторую:

– Эх, пила девица, кутила, у ней денег не хватило!

И понеслось по второму кругу:

– Зови Ереминых!

– Дядю Петру кликни!

– Евсея не забудьте!

– А Макаревну, Макаревну-то!

– Поехали в Бочаги!

Собрались на пяти подводах. А долго ли? Лошади на дворе стояли. Взяли водки три четверти, два каравая ситного да калачей – к Нуждецким в калашную сбегали да колбасы взяли у Пашки Долбача и понеслись.

Приезжают в Бочаги к Обуховым – целый обоз. Василиса выглянула в окно, так и обомлела:

– Ба-атюшки мои! Чем их поить да угощать?

Она как раз белье стирала после трехдневной гулянки.

– Не горюй, сваха! Не хлопочи! У нас все есть!

Четвертя на стол – грох! Колбасу, калачи ситные… Гору навалили.

Ну, хозяйка свинины нарезала, яичницу сотворила, огурцы, капуста… И давай гулять по второму кругу.

За столом пели, пели…

– А ну, пошли по селу?!

– Дак четвертый день… Вроде бы неудобно?

– Неудобно днем вору воровать, так он ночью крадет. А мы что, воры, что ли? Пошли!

Вывалили всей кумпанией:

А было это на Седмицу сырную… Масленица! И впрямь праздник. Вот тебе, едут по селу горшечники. Две подводы – полные сани с горшками. А Степанида-Колобок да Макарьевна горшками в Тиханове торговали, оптом скупали их. Ну, им все горшечники знакомые. Вот Степанида подбегает к горшечнику:

– Тимофей, на сколь у тебя горшков-то в повозке?

– На четыре рубля.

– Беру все твои горшки.

– Мелех, а у тебя на сколько?

– У меня на три рубля.

– Плачу за все! А ну, открывай возы! Снимай брезент! Бабы, мужики, навались, пока видно!

Она первой выхватила два горшка, подняла их над головой и – трах! Вдребезги.

– Бей горшки на глину!..

– За счастье новобрачных!

И давай пулять горшками. Поставят их вдоль дороги, как казанки в кону.

– А ну, сколько сшибешь одним махом?

– Какой у него мах? Он на ногах не стоит. Задницей, может, ишшо раздавит…

– Я не стою на ногах? Я?!

– Держите его, а то он морду об каланцы разобьет!

– Кому в морду? Мне? Да я вас…

– Что, кулак чешется? Ты вон об горшки его, об горшки…

– Расшибу!

Трррах! Трах-та-тах… Брр!

Так вот отгуляли свадьбу, и уехал он, как в песне той поется: «Нам должно с тобой расстаться».