|
– Прибегаю к избушке, – а он лежит на бугре в кустах. «В кого стрелял?» – спрашиваю. Он глазами на меня хлоп-хлоп, а глаза-то осоловелые, красные. Раненый, что ли, думаю. «В тебя попали?» – «Нет, говорит, я стрельнул. Черный какой-то, здоровый… Сиганул из дверей прямо у камыши. Я вослед ему пальнул. Поищи там. Может, где валяется». Я бросился в камыши – никого. Вода да кочки. Ну, чего лежишь, говорю. Пошли в избу! А он мне – ты, мол, осторожней. Там прячется кто-то. Только что стучал в избе. Скамейку, наверно, повалил. Кабы кто сидел там, говорю, давно бы нас из окна ухлопал. Пошли! Встал мой Кулек на четвереньки, а на ноги подняться не может. Руками шарит по траве, как будто гривенник потерял. Вон ты, брат, какой воитель! Поднял я его, на ноги поставил, а от него самогонкой, как из пивной бутылки.
– Где он успел нализаться? – спросил Андрей Иванович. Надежда и Царица засмеялись. – Нешто за вами уследишь, – сказала Надежда. – Вы на причастии и то успеете нарюниться. – Вот и я его спрашиваю: где ты нарезался? А он мне: я только, мол, попробовал… крепкая, зараза, как спирт. Вошли мы в избушку, и вся картина прояснилась: в углу стоит в плетенке бутыль с самогоном, а посреди пола валяется копченый окорок с оборванной веревкой. И следы когтей на окороке. «Ты дверь-то, наверное, не затворил?» – спрашиваю. «Не помню, говорит, я окорок не трогал, только из бутылки хлебнул малость и залег». Ну, ясное дело: вошел в избушку кот, с лавки прыгнул на висевший у потолка окорок, веревка оборвалась, кот испугался грохота и выбежал в дверь. А Кулек пальнул спьяну в кота. «Ты в кота, говорю, стрелял-то». А он свое тянет: «Ннеет. Энтот был здоровый и черный… А может, повержилось?» – А что? Могло и повержиться, – отстраняя выпитое блюдце, сказала Царица. – Ничего хитрого нет. – А я в тот раз и смотреть ни на кого не хотел, – сказал Андрей Иванович. – Так-то мне тошно сделалось. Сел на кобылу и только крикнул Кадыкову: в лугах буду, ежели на допрос вызывать. Он мне рукой махнул – давай, мол. – Ох-хо-хо, время баламутное, – вздохнула Царица и продолжала свое: – Как по такому времени и не вержиться. Вон, намедни ехал дед Пеля из лугов мимо старого бочаговского кладбища. Припозднился… Время клонилось к полночи. И вот тебе на самом бугру за канавой стоят два вола. И вроде бы ярмом связаны. Стоят к нему мордой. Рога здоровенные! Ну как мимо них проедешь? Запорют! Остановил лошадь. Он стоит, и они стоят. Откуда, думает, здесь два быка? Ежели один мирской Демин? А другой откудова? И чего они стоят рядом? Да они и на быков не похожи. У наших рога толстые и короткие, а у энтих длинные, тонкие и ажно кверху загнутые. Ну в точности такие волы стоят, на которых татаре и дончаки к нам на базары арбузы привозят. Но ни арбы, ни упряжки… Стоят, не шевелятся. Да с нами крестная сила! – подумал дед Пеля. «Ну-ка я крест наложу». Окстился! Стоят. Тогда он молитву читать «Живые в помощь»: «Господи, заступник мой еси, прибежище мое…» Как дошел до слов: «да не убоишься от страха ночного, от стрелы летящей, во тьме приходящей…» – они и растаяли. Правда, говорит, вроде бы земля тронулась, колебнулась чуток и будто вздох какой послышался. Стеганул, говорит, я лошадь – и до самых Бочагов зубами стучал. – Да у него и зубов-то, поди, нету, – возразил Андрей Иванович. – Ему уже за сто десять лет, пожалуй, перевалило. – Что ты, Андрей Иванович! Новые поросли. Как за сто лет перевалило, так белеть во рту стало. – Это он, поди, десна сжевал до костей, – сказала Надежда. |
