На этом празднестве, состоявшемся 30 декабря 1793 года, Терезе отводилась весьма важная роль: прочитать доклад об образовании. Осталось неизвестным, сочинила ли она его сама, или же его написал для нее Лаком, председатель военной комиссии. Предмет выступления был серьезным, и на сей раз Тереза выбрала строгий костюм для верховой езды — амазонку из плотного синего кашемира с воротником и обшлагами из красного бархата и желтыми пуговицами, на ногах были высокие желтые сапожки. Поскольку, невзирая на революцию, привычка французов к переменам не исчезла и требовала постоянного движения вперед, а триколор уже начал приедаться, в моду вошел было желтый цвет. Однако сей колер не продержался долго, ибо республиканские власти сочли его контрреволюционным. Он, по их мнению, вызывал ненужное сочувствие к аристократам по причине близости к цвету фонарных столбов. Именно на них в известной песенке «Ça ira» чернь требовала вешать аристократов. В Европе ровно на этом же основании желтый цвет признали пагубно революционным, опасаясь, как бы местный плебс не последовал дурному примеру французов. Таким образом, зловредное поветрие было уничтожено в зародыше, не успев быстро овладеть умами франтов и щеголих. В заключение надо отметить, что Тереза давно пожертвовала своими роскошными длинными волосами, в пользу короткой прически а-ля император Тит — в моде было все древнеримское. Естественно, никуда не делся и красный фригийский колпак. Таким образом, в ее туалете прекрасно сочетались революционная палитра цветов и строгость одежды, приличествующая серьезности темы сообщения.

Красной нитью через доклад проходила та мысль, что дети, прежде чем принадлежать родителям, являются собственностью государства, далее шел перечень беззастенчиво заимствованных у Руссо и весьма избитых к тому времени идей о близости к природе, простоте, естественности и патриотизме — Республика добродетели готовилась взращивать новое поколение, не испорченное тлетворным влиянием как церкви, так и развратных аристократов.

Защитница преследуемых

Выступление Терезы с докладом об образовании молодежи имело большой успех, теперь даже те, кто лишь питался слухами об уме и красоте бывшей маркизы де Фонтене, могли собственными глазами и ушами удостовериться в этом. Мысленно к этим достоинствам молодой женщины обыватели прибавляли еще скабрезные эпитеты по поводу ее слишком близких отношений с самым могущественным человеком в городе. Тереза их отныне не скрывала, разъезжая с ним по городу в открытом экипаже в одеянии античной богини, т. е. короткой тунике и красном фригийском колпаке. В левой руке она держала пику, а правую клала на плечо Тальена. Однако, вскоре нелестные отзывы улетучились с языка жителей Бордо, а люди при виде этой красавицы благодарно улыбались и называли ее не иначе, как «наша Богоматерь-спасительница».

Здесь следует сделать отступление и рассказать, как свирепствовал революционный террор в других городах Франции. Тальен был не единственным представителем Конвента, направленным в очаги бунтов для усмирения. Здесь уже упоминался палач Лиона Жозеф Фуше, пригрозивший даже разрушить город.

— Все позволено тем, кто действует в духе революции! — таков был его девиз.

Головы одна за другой катились с лионской гильотины, но местным санкюлотам этот метод казни показался слишком малопроизводительным, к тому же жители соседних улиц жаловались, что кровь забивает сточные трубы и канавы, выделяя невыносимый смрад. Тогда заключенных, приговоренных к казни, стали выводить за реку Рона на равнину Бротто, где их связывали в группы по 50–60 человек, ставили перед вырытым рвом, а затем делали по ним выстрел из пушки картечью. Естественно, погибали не все, многие лишь были ранены, и солдаты добивали их штыками, дабы не тратить боеприпасы, в которых республика нуждалась для отражения интервенции нескольких иностранных государств.