— Помогите…

Едва слышный зов, но… откуда?

Когда крик повторился, Майкл уронил мешок и побежал к оставленному открытым входу в загон чужого; сердце болезненно загрохотало в груди. Дарси ли это? Голос ее, но такой невнятный, что было трудно сказать, не обманулся ли он, не поверил ли своему больному воображению, что это действительно голос его коллеги. Сделать шаг внутрь клетки Моцарта было так же невыносимо, как добровольно переступить порог ада, а рвавшийся из нее смрад гниющей плоти вызывал такие позывы рвоты, что они заглушили и без того едва слышный крик о помощи. Было бы немного лучше знать наверняка, что эти разбросанные вокруг ошметки медленно разлагающегося… мяса никогда не заговорят; его одолевал суеверный страх, что любой из них… или все разом… поднимутся и вцепятся в его лодыжку, едва он решится пробежать мимо.

— Пожалуйста…

Он помедлил возле входа в тоннель, борясь с внезапно охватившим его приступом клаустрофобии. Голос был явно женский — он должен принадлежать Дарси. Но какого черта ее сюда занесло? Если она вошла после того, как чужой освободился, то просто не могла бы оказаться в ловушке. Единственное иное объяснение того, как она оказалась внутри загона, Майкл мог связать только с… Эддингтоном!

Сердце стало выскакивать из груди биоинженера, когда он начал карабкаться по тоннелю, крепко сжав зубы и стараясь дышать только носом, несмотря на смрад, концентрация которого в десятки раз превышала тот, что стоял в открытом пространстве клетки перед тоннелями. Его потряс вид внутренней поверхности тоннеля, покрытого коркой темной липкой слизи, на которой были разбросаны глубокие круглые каверны с гребенчатыми краями — свидетельствами действия инстинкта: Моцарт сооружал то, что в будущем должно было стать гнездом. Перебираясь через труп, оплетенный белесыми нитями, которые чужие используют для коконов, Майкл заметил слипшиеся пряди белокурых волос. Это зрелище было подобно ночному кошмару наяву. С вытаращенными от ужаса глазами он устремился вперед, моля Бога помочь поскорее добраться до источника этого вопля о помощи…

— Сюда…

…Потому что при его полноте и в его возрасте сердце в самом деле может не выдержать долгой перегрузки.

Вот наконец и боковой тоннель — слишком узок для Моцарта, но Майкл смог в него протиснуться, правда с большим трудом, и сантиметр за сантиметром стал преодолевать тускло поблескивавшую стальную трубу, стирая колени и локти, стукаясь головой так много раз, что сбился со счета. Он ясно видел перед собой липкий кровавый след. Он видел противоположный конец трубы, где она, по настоянию жестокосердного Эддингтона, снова пересекалась с более широким тоннелем, в который Моцарт легко мог проникнуть.

В самой трубе Дарси не было, а это означало, что она там, где ее могли не найти очень долго: небольшой люк, о существовании которого Майкл почти позабыл. Когда он наконец дополз до него и заглянул внутрь, у него отвисла челюсть. Дарси действительно была там, ее бледное лицо, казалось, плавало в кромешной тьме подпола само по себе, совершенно бескровное, лишенное признаков жизни. Он инстинктивно опустил руки вниз, нашарил ее запястья и сжал их в ладонях; ее кожа была влажной, мягкой, словно воск, но очень холодной, кончики пальцев и даже ногти посинели.

— Дарси, — едва смог он выговорить, — вы ранены? Сможете выбраться?

— Не смогу, — прошептала она, — он добрался, схватил меня за ногу. — Взгляд ее полуоткрытых глаз был совершенно пустым. — Послушайте… меня. Я должна… сказать вам.

Она мучительно силилась не потерять нить мысли, ее голос то затихал, то возвышался снова, будто Майкл слушал плохонький, непрестанно теряющий волну древний транзисторный приемник:

— Я была… права… стараясь найти… контакт, Майкл.